Отличия еврейского образования по Уильяму Джонстону
«Существует множество гипотез, пытающихся объяснить интеллектуальное превосходство евреев, которое они демонстрировали как в Европе в целом, так и в Австро-Венгрии в частности.
Подобный анализ нужно начинать с вопроса, что же, собственно, объединяет евреев в нацию? Связано ли это с религией, образованием, спецификой расы или с какими-то иными качествами, наделяющими самых разных людей некими общими свойствами? Чтобы пролить свет на эту загадку, уроженец Праги Эрих Калер (1885-1970) дал определение племени, каковым он считал евреев, отличая этот термин от термина «нация», которую образуют, например, французы: «...племя - это этническая группа, которая развилась из своей и со своей религией, к тому же до окончательного оформления мировой религии, или вне пределов её влияния. Нация - это этническая группа, которая возникла после оформления и под эгидой мировой религии, как это произошло с Францией, Англией, Россией и другими странами».
Благодаря своей племенной религии евреи сохранили нечто вроде архаичного единства, которое помогло им пережить процесс ассимиляции. Последняя предполагает два различных типа поведения: положительный - идентификацию со светской культурой и отрицательный - потерю связи с другими евреями. Для большинства ассимилированных евреев идентификация с германоязычной культурой означала отказ от отправления религиозных обрядов хотя антисемиты не давали забыть о своём происхождении даже не исповедовавшим свою веру евреям. Связанные тем, что Бен Хальперн назвал «общностью судьбы», верующие и неверующие евреи сохраняли иудейские черты.
Рассмотрим, как некоторые из еврейских обычаев и доктрин способствовали становлению их интеллектуального превосходства.
По крайней мере до 1880 года большинство еврейских мальчиков так или иначе, но изучали древнееврейский язык, хотя быстро забывали его и одновременно переставали исполнять религиозные обряды. Тем не менее, заучивание текстов на древнееврейском укрепляло их память, а изучавшие Талмуд учились внимательно исследовать его формулировки, чтобы уловить их этическое значение.
Приобретаемые таким образом способности описал уроженец России еврей Иммануил Великовский, общавшийся в Вене с психоаналитиками Вильгельмом Штеккелем и Альфредом Адлером в начале 30-х годов XX века. Большинство евреев молятся по-древнееврейски, писал он, даже если не понимают его как следует, а иногда даже видят сны на этом языке. В древнееврейском гласные транскрибируются не как буквы алфавита, а как диакритические знаки, которые часто опускаются, поэтому говорящие на этом языке сталкиваются с бесчисленными случаями игры слов. У любого еврея, научившегося читать на древнееврейском без диакритических знаков, развивается острый глаз на игру слов любого рода. Это упражнение, утверждал Великовский, стимулирует природный ум евреев и помогает еврейским писателям создавать ассоциации, немыслимые для неевреев, кроме того, запрет на изображение Бога вынуждает евреев воспринимать Его с помощью абстракций.
А раннее обучение тонкостям права и теологии развивает в них искусство диалектики до такой степени, что с ними могут сравниться лишь немногие католики, прошедшие обучение у иезуитов. Наконец, причудливые имена, которые давались многим австрийским евреям в XVIII веке, отточили их умение ощущать игру слов.
Разумеется, эксцентричные имена были не только у евреев, тем не менее они стали излюбленной темой для шуток именно у них. Вильгельм Штеккель соглашался, что часто имя человека формирует его образ - nоmеn est omen (имя является предзнаменованием) - как, например, в истории о некоем клерке по имени Зихер (мистер гарантия), который пытался жить в соответствии со своим именем, снова и снова подстраховывая каждую сделку.
Герман Брох выделял ещё один аспект еврейского религиозного воспитания. Высшая еврейская ценность, говорил Брох, это уважение к жизни; эта предпосылка лежит в основе всего еврейского закона, особенно правил, регулирующих кошерную пищу. Подобное уважение к жизни страхует еврея от антисемитского презрения к ней. Для еврея всё, что продлевает жизнь, справедливо, а всё, что сокращает её, несправедливо.
Казуистика Талмуда учит детей анализировать, какие действия идут на пользу, а какие угрожают живому существу. Несмотря на жажду земной справедливости, евреи мучаются, воспринимая Бога как бесконечно далекую сущность, к которой можно приблизиться, но которой никогда нельзя достичь. Для еврея обязательно, говорил Брох, без устали стремиться к Богу, не имея надежды достичь Его, поскольку ни одно земное деяние не может оказать на Него влияние. Суровость этих положений смягчали мыслители типа Мартина Бубера, однако именно неподкупностью еврейского Бога объясняется та демоническая энергия, которой обладали Брох, Гуссерль, Герцль и Краус. Их учили быть справедливыми, принимая во внимание то обстоятельство, что никакое человеческое деяние не может умилостивить Бога.
Особое отношение к языку помогало евреям пережить боль от унижений со стороны неевреев. Раны, наносимые достоинству, залечивались с помощью двусмысленных шуток, в которых высмеивались и мучитель, и его жертва - подобные шутки не отличались многословием. Два незнакомых человека представляются друг другу в купе поезда: «Фон Бредов - лейтенант запаса». - «Лилиенталь - всегда в запасе» (непригоден).
Многие шутки высмеивали ленивого еврея, или Шноррера (от нем. Schnorrer - попрошайка, бродяга), который живёт подаяниями единоверцев; иногда он работает даже усерднее, чем те, у кого есть работа. Способность евреев извлекать из унижения повод для остроумия превратило их язык в средство защиты от наносимых им травм. Лингвистические способности, особенно умение видеть двойной смысл, стали частью психической брони каждого еврея. Очевидно, что только погружение в язык могло подвигнуть таких философов, как Маутнер и Витгенштейн, утверждать, что язык автономен от опыта. Подобным же образом увлечение Фрейда оговорками, возможно, уходит корнями в чисто еврейское восприятие мира.
Для многих еврейских мыслителей в основе мотивации действий лежало чувство незащищённости. Отличная учеба евреев в университете была совершенно обычным делом, поскольку в процессе воспитания в семье им внушали, что надо хорошо учиться, чтобы преодолеть предубеждение окружающих. Венгерский эссеист Эмиль Райх описывал, как еврейская мать, неспособная привыкнуть к стране, в которой жила семья, изнежила свое дитя, изливая на него любовь, которую могла бы отдать обществу. Для такой матери её ребенок стал её страной. Мечта матери Фрейда о том, что её «золотой Зиги» станет знаменитым, действовала как само собой сбывающееся пророчество: она делала всё возможное, чтобы создать сыну условия для получения образования, даже убрала из его комнаты пианино сестры, когда оно надоело начинающему учёному».
Джонстон Уильям, Австрийский Ренессанс: интеллектуальная и социальная история Австро-Венгрии 1848-1938 гг., М., «Московская школа политических исследований, 2004 г., с. 30-34.