Творческое развитие юношей и девушек
Творческое развитие юношей и девушек
Встреча Наставника-профессионалаВстреча Наставника-профессионала
X
Творческие советы / рекомендации учителей по воспоминаниям М.И. Ромма [продолжение]
Это был первый, что ли, период жизни моей. А потом я стал метаться между литературой, театром, кинематографом. И здесь судьба свела меня с Эйзенштейном. Случайно, пожалуй, это произошло. […]
И вот у неё в доме я познакомился с совсем другим человеком, необыкновенно терпимым как раз. Это Сергей Михайлович Эйзенштейн... Человек колоссального ума, гигантской эрудиции, что об этом говорить. Но поражало меня не это. Казалось, человек этот, который делал такие вещи, как «Броненосец "Потёмкин"», «Октябрь», убеждённый сторонник определённого искусства, определённого, я думаю, вида кинематографа. Тем не менее он искренне дружил, любил кинематографистов совсем другого толка, дружил с ними. Любил их, и любил не снисходительно, но искренне, потому что одно искусство было вот «моё искусство», не дай Бог вторгнуться в его область, и плохо вторгнуться в его область, плохо сделать то, что умеет делать он: монтажный кинематограф, кинематограф интеллектуальный, кинематограф двадцатых годов. Он будет беспощаден в смысле критики. Но если это совсем другое искусство, он писал необыкновенно добрые и необыкновенно снисходительные в этом отношении статьи.
И я вот сразу почувствовал, что с ним будет как-то очень нелегко. Дружить с ним было невозможно, он был слишком умён. Да, это я могу сказать. Он был чересчур умен, он был необыкновенно умён. […]
Не знаю, понятно ли я говорю. Мне было нелегко всегда с Эйзенштейном, потому что он был много образованней. Он был необыкновенно эрудированным человеком. И мыслил он необыкновенно своеобразно, очень своеобразно.
Каждая его мысль ещё тащила за собой какой-то второй, дополнительный, второй, третий, четвёртый смысл. Через полчаса разговора с ним я чувствовал себя усталым от напряжения, от того, что надо говорить с ним на уровне, чтобы ему было интересно, чтобы это было не глупо. А я знал гораздо меньше, и мне было трудней. Значит, час разговора, и я - весь мокрый. […]
Но был один случай, когда Эйзенштейн категорически запретил мне делать картину. Это был сценарий «Убийства на улице Данте», который я написал в 1945 году. Ещё война не кончилась, да, в марте, наверное. Худсовет тогда был такой большой... И вдруг ночью мне позвонил Эйзенштейн. Он сказал следующее: «Михаил Ильич, я только что прочитал ваш и Габриловича сценарий «Убийства...». Этого делать не надо». Я говорю: «По-моему, это интересная вещь». Мне тогда казалась вещь очень интересной... Он сказал: «Михаил Ильич, это просто очень плохо. Не делайте этого. Не делайте этого. Это опасно и плохо, и на вас непохоже. Я буду голосовать против самым решительным образом». Ему не пришлось голосовать против, картину эту запретили, то есть сценарий данный. Потом, через десять лет, вдруг мне предложили её делать, а Эйзенштейн к этому времени умер. Некому меня было остановить. Я сделал эту картину, которую до сих пор считаю одной из самых слабых картин, которые мне довелось в жизни делать».
Ромм М.И., Об учителях, в Сб.: Ромм М.И., Как в кино (устные рассказы) / Сост. Я.И. Гройсман, Нижний Новгород, «Деком», 2003 г., с. 32-33, 35, 37-39 и 43.
