Среда неординарных / исключительных личностей в Физтехе по воспоминаниям Ю.Ф. Орлова
В чём именно состоит ценность любой, даже самой ординарной личности, - такого вопроса я себе ещё даже не задавал. Но шаг за шагом входя в круг науки и учёных, я избавлялся от примитивного непонимания роли неординарных, исключительных личностей. Передо мной теперь каждый день появлялись личности, исключительность которых была совершенно неоспорима.
Капица, ещё не Нобелевский лауреат в то время, читал курс экспериментальной физики. Профессора слушали его вместе с нами. Ему было примерно пятьдесят, и седые жидкие волосы не делали его моложе, но лицо хранило черты мальчишеского вдохновения, и небесно-голубые глаза были глазами ребёнка. Они вдобавок немного слезились, как это бывает у грудных младенцев. В своей первой лекции он заметил между прочим, что потерял довольно много времени в своей жизни. Это был деликатный совет нам - не терять время. Слушать его было нелегко, потому что он построил курс как историю измерений и открытий, а это требовало знания физики с самого начала. Кроме того, он левой рукой тут же стирал то, что писал правой. Но эти трудности были преодолимы, лекции были захватывающе интересны. Капица рассказывал нам о людях - их открытиях, ошибках, блестящих идеях и «случайных» удачах, и мы чувствовали себя вместе с этими людьми в их лабораториях. Личность самого Капицы завораживала тоже. Ходили легенды о его неслыханной независимости, о том, например, что, возвратившись на родину из Англии, он поставил условием не иметь в своем институте отдела кадров - и Политбюро пошло на это, потому что он был Капица, великий физик. Мы не имели представления о том, что Капица был, в сущности, заключенный «большой зоны». Работая в Англии в Кавендишской лаборатории, он несколько раз отказывался от приглашений посетить родину, но наконец согласился. Попав в СССР, он уже не получил разрешения поехать на Запад. Нильс Бор и Эрнест Резерфорд, директор Кавендиша, тщетно пытались вызволить его. В конце концов Резерфорд передал в Москву лабораторию Капицы. Ничем другим он помочь ему уже не мог.
Лев Давыдович Ландау, тоже ещё не получивший своей Нобелевской премии, читал лекции по общей физике с теоретической точки зрения, и слушать его было ещё труднее, чем Капицу: изящные выводы формул почти «из ничего», из общих физических соображений, приводили нас в изумление. Он был высок, сухощав, с естественными элегантными манерами и светящимся умом в лице. Для меня он был высшим примером. Некоторые студенты утверждали, что я подражал ему в причёске, но это была неправда. Первым на этом факультете я начал сдавать специальные теоретические «экзамены Ландау» - у него на квартире, во дворе капицынского Института физических проблем. После экзамена мы обычно немного разговаривали, и я спросил у него однажды не очень деликатно, сколько часов он проводит в постели. Мне казалось, что знание стиля жизни и работы большого учёного полезно для достижения успеха.
- Девять, - охотно ответил он. - Иногда больше. Работать надо только со свежей головой.
Абрам Исаакович Алиханов, директор ИТЭФ - Института теоретической и экспериментальной физики (в те времена - «Лаборатория N 2», «Теплотехническая лаборатория»), где наша студенческая группа, примерно 15 человек, проходила научную практику, был значительный учёный-ядерщик и честный человек, подбиравший в институт людей такого же типа и применявший к нам, студентам, такие же высокие стандарты. Однажды, когда он узнал, что в нашей группе только один человек (это был я) сдал отлично экзамен по теорфизике, он вызвал нас на ковёр.
- Вы говно, - начал он без предисловия. - Или вы собираетесь быть исследователями, или нет. Если да, извольте изучать теоретическую физику фундаментально, неважно, хотите вы быть теоретиками или экспериментаторами. Если нет, мы с вами распрощаемся.
Следующий экзамен был всеми сдан нормально».
Орлов Ю.Ф., Опасные мысли. Мемуары из русской жизни, М., «Захаров», с. 88-92.
