Установка по А.М. Кашпировскому
«Мы с Кашпировским как-то зашли к одному директору очень крупного института, академику. Там велись какие-то важные эксперименты. Болтаем о том, о сём, кто-то обращает внимание на его секретаршу: что-то Лена мрачная у вас сидит. А он таким расстроенным голосом сообщает: у нашей Лены любовь. А у академика, видимо, у самого были отношения с этой секретаршей. Её новое увлечение явно не было ему безразлично. И она это чувствовала и тоже переживала. «Вот, Анатолий Михайлович, мы всё говорим о большой науке, а вот вы психиатр, взяли бы и жизнь Ленке наладили, - обращается к Кашпировскому академик. - Девка психует, сидит сама не своя, ничего не помнит - любовь у неё, видите ли».
«И кто этот сердцеед?» - интересуется Кашпировский. «Аспирант, молоденький, ходит, ждёт её каждый день под дверью». «Опишите!» Академик попытался описать: «Ну такой вот... Какой-то никакой вообще». - «Ну а она-то как себя ведёт?» - «Да как ведёт? Плохо! Ни черта не помнит, стала все забывать. Честно говоря, она стала меня раздражать. Хотя гнать я её не хочу...»
Кашпировский подумал немного и говорит: «Давайте вот как сделаем. Сейчас вчетвером: я, вы, Алекс и она, пойдёмте обедать. Но сядем отдельно, чтобы нас никто не видел. И посадите-ка её напротив меня». Нет проблем, говорит наш знакомый. Он ведь директор. У него есть свой банкетный зал. Зовёт секретаршу: «Пойдём, Лена, с Анатолием Михайловичем пообедаем». Она: «Конечно, с удовольствием, что-то вы давно к нам, Анатолий Михайлович, не приходили». Сели.
Кашпировский ест, и смотрит на неё, и ничего не говорит. Она пытается завязать светскую беседу: «Анатолий Михайлович, что-то давно вас побыло. Не звоните, не заходите». Он молчит. Она немножко растерялась, удивлённо на него смотрит. И делает ещё одну робкую попытку завести разговор: «Анатолий Михайлович, а помните, когда вы звонили, спрашивали, а оказалось не то...» Он мрачно молчит. И ест супчик. Медленно окунает ложку в свою тарелку, не спеша подносит ко рту. А она что-то лепечет и все больше смущается. Совсем забыла про обед и тщетно пытается понять, почему собеседник ничего ей не отвечает. И в этот момент Кашпировский бросает ложку на тарелку, смотрит на Лену в упор и, не скрывая своего презрения, сердито говорит: «Нормальная девчонка, а связалась со слизняком. Тоже мне!» Отшвырнул салфетку, встал и, не сказав больше ни слова, вышел из столовой. У неё просто челюсть отвисла. Сидит и смотрит по сторонам. Что вообще происходит? Где она оказалась? Что с ней? А директор бормочет: «Да, что-то плохо Анатолию Михайловичу, нервничает, дела не идут. Гноят его все, пишут всякое». На этом мы и разошлись.
Прошло несколько дней. Директор звонит и восхищается: «Вот Кашпировский - красавец! Ну какой красавец! Ленка пришла ко мне и говорит: «Вы знаете, я подумала, я была не права. Я вела себя нё так, простите глупую». Она после того разговора сидела прибитая до вечера, потом отпросилась. А через некоторое время у неё прямо ломка началась!»
Я звоню Кашпировскому. Говорю: «Возвращаем любимых». А он: «Простое дело. Я расспросил его о том парне. И мне важно было подобрать под него слово. Слово негативное, но которое точно его характеризует. Я выбрал слово «слизняк». Я думал: дохлик, слизняк, что-нибудь такое. Если бы он был здоровым, я бы назвал его быком, бычарой. Если бы он был средним, я бы назвал его - лох. Эта фраза должна быть установкой на сбор отрицательной информации. Девушка была им очарована и воспринимала только положительное. Я переменил её настрой, направил на отрицательный анализ. Теперь она начинает вспоминать: да, действительно слизняк, ребята все ходят нормальные, а этот какой-то дохлый. Как же так? А ещё третьего дня я его о чём-то просила, а он отказал. И так далее. Негатив накапливается, позитив тает».
Кашпировский объяснил мне и то, почему он молчал несколько минут. Он должен был подготовить её к удару. Она должна была ждать удара. Он хотел не просто сказать, а - пригвоздить. Должны были прозвучать ёмкие, четкие, ударные фразы. Естественно, Кашпировский понимал, что не каждый подвержен его влиянию. В аудитории он видел своих и не своих. Он мне признавался: «Каких-то людей я не могу сломать - это не мои люди». Спрашиваю: «А как вы это определяете?» «Так же, как ты определяешь, нравишься девушке или нет. Ты же сразу это чувстаешь. А если ты ей симпатичен, то знаешь, насколько сильно её чувство. Этой ты просто нравишься, но тебе придётся ещё с ней поработать, а той - ну очень сильно нравишься. Так и я. Иду по аудитории и вижу - это мои люди, с ними я могу делать что угодно, а с этими - никогда. Я их буду долго обрабатывать, но только зря потрачу силы. Правда, задача облегчается тем, что на выступления приходят уже мои люди. Или, скажем так, большинство из них - мои. А чего бы они стали приходить? Чтобы удостовериться, что я не могу на них влиять? Глупости. Так не бывает», - разъяснял мне свою политику великий психолог».
Митрофанов А.В., По обе стороны кремлёвского занавеса, М., «Эксмо», 2005 г., с. 90-92.
