«В годы сталинских репрессий литературоведение понесло существенные потери, не обошла беда и пушкинистику. Но это общее положение мало что нам объяснит, если мы не вдумаемся в то, что представляет собой наука как живой организм.
Наука - не только сумма книг или открытий, даже не собрание учёных. Наука - это самовоспроизводящийся механизм, органическое - почти живое - целое. И если механизм самовоспроизведения нарушен, то никакие дотации, средства, программы и широковещательные кампании не помогут.
Давно историки науки заметили: таланты или идут «косяком», являясь как из-под земли, или исчезают - появляется степь безводная. Дело в том, что талант воспроизводится талантом.
Когда существует ядро учёных высшего класса, бескорыстной преданности науке, широкой эрудиции, глубокой внутренней интеллигентности (а я убеждён, что есть такая высота науки, которая достигается только при чистоте помыслов и душевном благородстве, и. напротив, даже малый привкус карьеризма, корысти, «шариковщины» пресекает научный путь даже способному человеку), то вокруг него складывается самовоспроизводящийся механизм науки.
Но уберите этих несколько человек и посадите на их место бюрократов с учёными степенями - и пройдёт немного времени, как наука исчезнет, заменившись ведомственной возней и склоками карьеристов, облечённых в одежды «научных» проблем.
Серость плодит серость не по злому умыслу, а по самой своей природе. Поэтому серость в творческой сфере отнюдь не безобидна. Она агрессивна. В своё время Стендаль проницательно сказал: «Не следует бояться свистать слишком громко; никакой пощады посредственности, - она ослабляет наше чутье к изящным искусствам».
Он говорил об искусстве. В области же науки можно сказать: наше чутьё к истине, к суровой требовательности бескомпромиссного знания.
У нас перед глазами чуть ли не экспериментальный пример: почти все из плеяды пушкинистов, перечисленных мной, вышли из так называемого Венгеровского семинара Петербургско-Петроградского университета. Если к списку, приведённому выше, добавить таких учёных, прошедших с 1908 до 1919 года (в 1920 году Венгеров скончался) через его семинар, как Азадовский, Балухатый, Комарович, Лопатто, Бем, Пропп, Коварский, Долинин, Энгельгард, Святополк-Мирский, библиографов Фомина и Замкова, поэтов Гумилёва, Хлебникова, С. Городецкого, Лозинского, Маслова, то картина мощного центра гуманитарной культуры предстанет перед нами с убедительностью контрольного опыта.
Венгеров - учёный широкого профиля, передовой общественный деятель, талантливый педагог, неутомимый организатор культурно-просветительных начинаний. Прекрасный штрих к его портрету даёт эпизод, рассказанный одним из его учеников в посвящённом ему некрологе. В 1920 году Венгеров умирал в Петрограде от голодного тифа совсем один (жена скончалась, сын погиб на фронте, о чем он, к счастью, так и не узнал). Он умирал, а с двух сторон его постели сидели его ученики - Тынянов и А. Слонимский. И Венгеров слабым голосом говорил им: «Ну, поспорьте ещё при мне о формализме». Формализм был ему, либеральному народнику и стороннику культурно-исторической школы, чужд. Он был бесконечно далек от авангардистских страстей. Но его утешало в последние минуты, что молодёжь горит вопросами культуры, может, забывая о хлебе, спорить о методах литературного анализа, яростно отбрасывать старое и искать нового.
Такой человек мог сплотить ядро. А когда оно возникло, вступили в силу законы «критической массы», которые ускоряют научное развитие всех, кто имеет счастье попасть в такую атмосферу, и помогают им достичь того, чего в иных условиях они наверняка не достигли бы. Разрушьте эту структуру, и вы отбросите науку далеко назад.
Неизмеримый вред нашей науке наносит бюрократический принцип отбора кадров, когда в вопросах аспирантуры, приёма на работу и т. п. решающим оказывается голос отдела кадров или замечание члена профбюро о том, что данный кандидат не проявил активности на субботнике».
Лотман Ю.М., О современном состоянии пушкинистики / Воспитание души, СПб, «Искусство-СПб», 2003 г., с. 124-125.