«Одарённость шахматиста - материя загадочная. Складывается одарённость из целого ряда чисто человеческих и специфически шахматных способностей, но природа последних опять-таки представляется таинственной. Глядя на шестилетних малышей, опытный тренер сразу же понимает, кто из них одарённее остальных, - а вот играть тот может на данный момент хуже всех. К тому же полная реализация заложенного в тебе дара - нечастый, даже, скорее, весьма редкий случай.
Как правило, на одном и том же (порой довольно высоком) уровне оказываются талантливый лентяй и целеустремленная посредственность; отсутствие фантазии компенсирует психологическая устойчивость, слабую память - предельная собранность за доской, недостатки стратегического мышления - фанатизм подражателя и так далее.
И, напротив, беспорядочный образ жизни, широко понимаемая слабохарактерность, робость перед соперником - перед любым соперником - низводят талант на уровень заурядного игрока. Но не всё так просто. Пьяница может оказаться фанатиком, трус - преодолеть слабость целенаправленной подготовкой, отсутствие феноменальной памяти - обострит интуицию; достоинства и недостатки парадоксально переходят друг в друга; шахматная одарённость (не говоря уж о занятии шахматами как таковом) постоянно пребывает в опасной близости от душевного заболевания...
Втягиваясь в игру - в детстве или, самое позднее, в отрочестве, - об этом не думаешь: тебя пленяет «волшебный мир шахмат», тебе нравится бескровно побеждать соперников, тебя манит жизнь профессионала (хотя на самом деле хлеб шахматного профессионала горек) - и вдруг в какой-то момент выясняется, что ты не хочешь и не умеешь заниматься ничем иным. Или в обратной последовательности: не умеешь и не хочешь. Не будучи чемпионом ни мира, ни страны, ни мало-мальски крупного города. И даже если ты чемпион, то через пару лет перестанешь им быть - ослабеешь сам или «взойдут иные имена». Причём, в отличие от многих других областей жизнедеятельности, бегство в мир иллюзий тебя не спасёт: ты можешь, конечно, всю жизнь воображать себя гением (или самое меньшее - несостоявшимся гением), но за доской тебе будут доказывать, что твой номер шестнадцатый.
Или, как в моем случае, тринадцатый.
Но есть ещё одно немаловажное обстоятельство. Шахматная одарённость складывается, на мой взгляд, не только из некоего комплекса не поддающихся дефиниции способностей, но и из отсутствия ярко выраженных способностей на иных поприщах. Гроссмейстер Тайманов - посредственный пианист, гроссмейстер Смыслов едва ли смог бы стать профессиональным певцом (что ему внушают льстецы), великий Ботвинник, занявшись разработкой компьютерных программ, немало потешал и математиков, и программистов, великий Ласкер сочинил бездарную пьесу в стихах и, услышав о том, что она принята к постановке, тут же зевнул мексиканцу Торре элементарную «мельницу».
Шахматная одарённость - при всём несходстве реализации - сродни поэтической: она столь же антиутилитарна, столь же - на сторонний взгляд - смехотворна, она лишь внешне чарует и захватывает, а на самом деле насильно вгоняет человека в заведомо маргинальное, заведомо изгойское ремесло. И точно так же ремесло - если от него, как Поликрату от перстня, не удаётся избавиться - неизбежно оборачивается судьбою.
В этом смысле я сочиняю, разумеется, мемуары Колобка - и от дедушки ушёл, и от бабушки... Другое дело, что ушёл недалеко, а съедят всё равно непременно...
С шестнадцати лет начались стихи - а Каисса (так зовут музу шахмат) не терпит измен. Нет, она не отвернулась от меня, но перестала возлагать хоть малейшие надежды. Даже если ранее возлагала, что само по себе гадательно. Хотя ещё довольно долгое время я не понимал, что впал в немилость, и продолжал на что-то надеяться. Играл за сборную университета, бесконечно куда-то (в основном безуспешно) отбирался, время от времени планировал, став сначала мастером, заняться шахматами снова всерьёз... Но я уже понимал - никуда не денешься, - что талант мой, при самой лестной самооценке, - вполне дюжинный, что чемпионом мира мне в любом случае не стать, и поэтому поленился стать даже мастером. Что - чисто объективно - и явилось бы для меня «потолком».
В двадцать с небольшим я окончательно утратил шахматные амбиции и на несколько лет бросил шахматы, а когда вернулся к ним в тридцать, то вернулся уже в ином качестве - для чисто любительского времяпрепровождения и для иронического самопознания. Теперь я смеялся над своими чисто человеческими слабостями, вновь и вновь дающими о себе знать в поединке за доской, смеялся над неколебимым ощущением собственного превосходства над любым соперником, смеялся над скоропалительностью оценок и решений - в девяноста случаях из ста правильных, но и десяти процентов ошибочных с лихвой хватало на то, чтобы меня обыграли десятилетний мальчик (правда, будущий гроссмейстер) и даже четырнадцатилетняя девочка. Но Бог бы с ними, с юными дарованиями, - меня теперь постоянно обыгрывали тупые люди, безнадежно тупые (в том числе и те - или такие, - кого я раньше «лупил под ноль»), - и эту чашу я считал для себя обязательным пить и пить. Был тут ещё один аспект: при всей унизительности моей нынешней шахматной «карьеры», происходящее казалось мне справедливым, а именно справедливость и была тогда - в конце семидесятых - главным дефицитом. И в стране, и в моей личной судьбе. Видя, что я ни на что не претендую, шахматисты разных поколений любили меня, терпеливо сносили - атавистические в данном случае - остроты и насмешки».
Топоров В.Л., Двойное дно. Признания скандалиста, М., «Захаров»; «Аст», 1999 г., с. 62-65.
