Закономерности, модели и эффекты и в группах людей от нескольких человек до нескольких десятков человек…
Толчок для развития СпециалистовТолчок для творческого развития Специалистов
Встреча иной среды, ниши, правил жизни...Встреча иной среды, ниши, правил жизни...
X
«Дело, однако, не только в этом. В те давние пятидесятые годы экспедиции в Енисейское Заполярье открыли мне глаза ещё и на другое...
В половодье мимо наших палаток по реке Сухарихе проплывали человеческие останки из безымянных захоронений, размытых весенней водой выше нас по течению, где догнивали остатки бараков и сторожевых вышек. А на левом берегу Енисея, вблизи от посёлка Ермакове, там, где к Енисею должна была выходить по замыслу «величайшего гения всех времён и народов» печально знаменитая железная дорога Салехард-Игарка, я видел ржавеющие в болотах десятки паровозов ИС («Иосиф Сталин»), завезённых сюда когда-то баржами. Так в Туруханском крае и под Игаркой стала открываться для меня изнанка сталинской империи.
И ещё одно - в этих северных экспедициях я впервые столкнулся со странными песнями, которые пели наши рабочие. Никто не знал их авторов, «просто слышали и всё». Песни эти пелись, конечно, не под гитару, а просто так - вечером у костра или прямо у палатки. К одному поющему понемногу неторопливо присоединялись другие. Каждый пел не для других, а как бы только для себя, неспешно вдумываясь в поющиеся слова. Незримая общность того, о чём говорилось в песне, объединяла поющих, и возникало подобие разговора и того странного точного взаимопонимания, которого я не встречал в других местах. Так я впервые понял, что песня может быть средством общения, выражением общего страдания, усталости, грусти. От того, что и жили вместе, и страдали.
Стихи здесь не котировались - они считались проявлением слабости, сентиментальности. Песня - совсем другое дело. Песню можно было петь везде и всегда. В Арктике песни пели все: рабочие после тяжёлой работы на лесоповале под комарами и в жару, лётчики после утомительных дневных или ночных полётов со сложными посадками и дурной видимостью, пели геологи после изнурительного маршрута, не мигая глядя в жёлтое пламя вечернего костра. Песни все были, конечно, разные, но тональность их, полное отсутствие бодрячества и фальши, точная психологическая правдивость иногда наивных, но всегда искренних слов, - были неизменны.
Именно там, на Севере, подражая этим услышанным песням, я начал придумывать какие-то нехитрые мотивы на собственные стихи и петь их у костра, не сообщая при этом своего авторства. Так я всерьёз начал писать песни, некоторые из которых до сих пор считаются «народными», такие, например, как «Перекаты», «Снег» или «От злой тоски не матерись».
История этой последней песни довольно примечательна. Я написал её в Туруханском крае в 1960 году как подражание «зековским» песням, которых наслушался к тому времени уже немало. Песня, видимо, прижилась. Уже на следующий год во время полевых работ после какого-то сабантуя наши рабочие, среди которых бывшие зеки составляли немалую часть, слегка подвыпив, стали петь «старые лагерные» песни, и к моему удивлению, спели эту мою. Поскольку был я ещё молод, глуп и тщеславен, то немедленно заявил о своём авторстве. Вот этого-то, оказывается, и нельзя было делать. Всё, что было мне сказано в ответ, практически на русский язык не переводится, а то, что переводится, может быть сведено к лаконичной форме: «Ещё раз скажешь, что твоя - пришьём». Угроза была вовсе нешуточной - народ в тех краях подбирался серьёзный. «Да за такую песню, - кричали они мне, - надо всю жизнь страдать в зоне! Чтобы ты, фраер с материка, да такую песню придумал? Наша песня, всегда была нашей, понял?» Нашлись даже очевидцы, которые «собственными ушами» слышали эту песню в сороковые в лагерях под Норильском. Через много лет я снова встретился со своей песней в повести безвременно ушедшего из жизни магаданского писателя и геолога Олега Куваева «Территория». Действие повести происходит на крайнем северо-востоке, в районе Магадана. В ней описывается, как из Нагаевской губы под осень уходит «последний караван», жители собираются на берег прощаться с уходящим северным летом и поют эту песню, «написанную каким-то местным автором».
В середине восьмидесятых, на Кольском полуострове, неподалеку от Мурманска, местные врачи пытались показать мне могилу «того самого Городницкого, который «От злой тоски» написал. Тут он сидел, тут же в зоне его и пришили». Моей фамилии они не спрашивали.
А несколько лет назад моё авторство этой песни было признано как раз представителями того самого контингента, который когда-то его оспаривал. Я получил письмо из лагеря, расположенного в Ленинградской области, где-то под Лугой. Письмо было подписано «членами общества книголюбов». «Дорогой Александр Михайлович, - было написано в письме, - мы любим ваши песни, особенно песню «От злой тоски», которую считаем своей». Затем идут стандартные пожелания творческих успехов и счастья в личной жизни. А в конце написано главное: «А ежели что - примем как родного».
Городницкий А.М., «И вблизи и вдали», М., «Полигран», 1991 г., с. 131-132.
