Психотерапия и психиатрия
Душевные отклонения и болезни...
Кривляние и выходки «творцов»Кривляние и выходки «творцов»
Изображение из себя творческой личностиИзображение из себя творческой личности
X
Паясничанье / кривляние художника А.Т. Зверева
Министр культуры СССР Е.А. Фурцева, учитывая, что о художнике А.Т. Звереве много писала западная пресса, а на родине он был не известен, решила пригласить его к себе…
Узнав это, А.Т. Зверев «Понаделал побольше дыр - может, вспомнил о скульпторе Муре? - или, может, себе представил наше русское решета? - понаделал так много дыр, где возможно только их сделать, где нашёл для этого место в захудалой своей одежде, что, казалось, в нём пробудился крепко спавший дотоле дизайнер, да ещё и сверхсовременный, ультралевый авангардист. Лил себе за пазуху водку, не жалея сорокаградусного приснопамятного напитка, щедро, чтобы покруче пахло. Штаны надел хоть и английские, но настолько и так вызывающе испачканные, измазюканные, ухандоканные вконец в процессе творческом радужными, павлиньими, пёстрыми красками, что у любого, со стройки, занюханного маляра спецовка рабочая выглядела неизмеримо лучше.
Щетину не брил специально: пусть в глаза бросается сразу же, точно дыбом вставшие иглы у рассерженного ежа. Волосы лихо взлохматил: пусть торчат себе во все стороны. Подаренные недавно коллекционером Костаки, «дядей Жорой», как он его по-приятельски называл, Георгием Дионисовичем, как звали его другие, новёхонькие, скрипучие, как раз по ноге, ботинки, поразмыслив, решительно снял. Изыскал где-то старые, ветхие, из начала века, возможно, прохудившиеся галоши, здоровенные, прямо клоунские, размеров на пять побольше, чем его привычная обувь.
Ноги, сняв носки, обернул советскими, всем знакомыми, центральными, то есть партийными, как на подбор, газетами, в несколько плотных слоев, - да так это сделал художественно, что даже издали можно было, при желании, прочитать, - где «Правда», а где «Известия». Соорудив из газет этакие бумажные, многослойные, с головоломкой шрифтов и названий статей, портянки, надел цирковые галоши и стал терпеливо ждать, когда же за ним приедут. Приехали вскоре за ним на чёрной бесшумной машине вежливые, спокойные люди в шляпах и в серых, неброских, но добротных, длинных плащах - и повезли его прямиком к пребывавшей где-то на кремлёвских высотах власти, в далеке самом дальнем, Фурцевой.
Благополучно прибыли куда полагалось, - на место. Зверев спокойно вошёл в кабинет министра культуры. Фурцева тут же, с деланой, условно-любезной улыбкой, - шагнула к нему навстречу. И - сразу же - онемела... Перед ней - что за бред? - стояло - что за вид? - натуральное чучело. На странной фигуре вошедшего был надет пиджак, но какой-то не такой, как надо бы, - густо, даже слишком густо усеянный сплошными, вплотную идущими, одна к другой примыкающими, разнообразными дырами, ну прямо как решето, с прорванными карманами и грязными, смятыми лацканами. Штаны на вошедшем были так густо измазаны краской, что непонятно любому, кто ни взглянул бы на них, становилось - материя это или грубая мешковина, или ещё что-нибудь, но вот что - да кто его знает! Ноги вошедшего были всунуты в преогромные, клоунские, похоже, старые, даже древние, прохудившиеся галоши, оставляющие на паркете отпечатки мокрые рубчатые, и туго, на совесть, обёрнуты сделанными из газет какими-то, вроде, портянками. На одной ноге, приглядевшись, прочитала Фурцева: «Правда», - многократно и виртуозна повторённое и размноженное название столь знакомое родной, любимой газеты, главного в государстве нашем печатного органа коммунистической партии, на другой ноге прочитала - сплошным шрифтовым эхом продолжающееся название, тоже близкое сердцу, - «Известия». Под пиджаком у вошедшего в кабинет министра высокий красовались две разных рубашки, обе - швами наружу, причём были выпущены свободно почему-то поверх штанов.
Верхняя рубашка была, хоть и грязноватая, но белая, ну а нижняя, почище, - красная, и ещё из-под неё выглядывала синяя линялая футболка. Налицо, как видим, были все цвета нынешнего нашего, российского, флага лет сплошной свободы, триколора. Выходит, Зверев о своей принадлежности именно к России, о прямой своей связи, кровной, духовной, гражданской, с Россией, ещё в середине шестидесятых не просто позаботился, но перед самим министром культуры тогдашним, по существу, в открытую, декларативно, заявил. Даже здесь его звериное чутьё безотказно проявилось - и сработало! Даже в этом он, получается, настоял на своём. Внутренне, что по тем временам уже много и достойно похвал, - победил. От самого невероятного из всех, кого ей пришлось повидать на веку своём, на посту своём, посетителя - так невозможно пахло, что Фурцевой стало дурно. - Вы кто? - прикусила губку и слабо спросила она. Толя вскинул тогда на дамочку, на Екатерину Третью, на министра всея культуры, ангельски кроткие, карие, с поволокою влажной, глаза - и скромно ответил: - Я - Зверев!
Потом достал из-за пазухи сложенную в несколько раз газету «Советская культура», неспешно развернул, громко в неё высморкался, так же неспешно свернул и положил обратно. Это решило всё.
Фурцева что-то вдруг поняла. Может быть, поняла. Вернее, интуитивно почувствовала, что этого человека ничем не прошибёшь. Она отступила к столу, на котором громоздились афиши зверевских выставок, каталоги и образцы западной прессы, приготовленные с определенной целью - в нужный момент показать на них и гневно спросить: «Что это такое?» Но Фурцевой было не до разборок. Её мутило. Зверевский, звериный, чудовищной крепости, запах - волной прокатился по кабинету и настиг министра культуры. Пусть она и была, как поговаривали, женщиной пьющей, - но такого букета выдержать не могла. Участливо глядя на Фурцеву, Зверев снова полез запазуху, за «Советской культурой», намереваясь высморкаться. Фурцева бессильно опустилась в кресло. Проработка не состоялась. Что за гипнотическая сила исходила от невозмутимо стоящего посреди кабинета художника? - Идите, идите! - только и сказала Фурцева. - Всё хорошо. Идите с Богом!.. И томно махнула ручкой. Зверев невозмутимо повернулся и вышел. - Ну что? - спросили его вежливые люди, дожидавшиеся в коридоре, - доигрался? Зверев победоносно взглянул на них: - Сказала, что всё хорошо. Чтобы шёл с Богом. Не верите - спросите. Она подтвердит. Из кабинета донеслось характерное бульканье наливаемой в стакан жидкости.
Потом раздался облегчённый вздох и прозвучало самоуспокоительное: - Всё хорошо!.. Граждане, караулившие у дверей, обалдели. Зверев достал из-за пазухи «Советскую культуру» и смачно высморкался в неё. Назидательно поднял палец: - Вот так! Всё у меня хорошо. А теперь везите меня домой, в Свиблово-Гиблово. Я иду. С Богом!..».
Алейников В.Д., Неизбежность и благодать: история отечественного андеграунда, М., «Этерна», 2011 г., с. 368-371.
