Эпигонство как проблема современной поэзии по В.Л. Топорову

Главный редактор издательства «Лимбус Пресс» (СПб) Виктор Топоров пишет: 

«В советское время, когда «поэт в России (был) больше, чем поэт», возник уродливый феномен массового профессионального стихописания.  Мандельштамовская «армия поэтов» оказалась не столько преувеличением, сколько предвидением. Несколько тысяч мужчин и женщин существовали по принципу: качество жизни зависит от количества строчек. Напечатанных строчек, разумеется; и не всех в эту армию пускали, и порой не пускали лучших, но подлежащие напечатанию строчки надо было сначала написать! И вот в Домах творчества люди вставали с утра, шли завтракать в столовую, расходились, позавтракав, по номерам и принимались стрекотать на машинке, в массовом порядке сочиняя стихи.

Я помню и конец этого периода: поэты всё так же, позавтракав, стрекотали на машинках, но за стихи уже не платили или платили копейки, так что «творческий процесс» шёл по инерции. Потом у поэтов не стало денег на путёвку в Дом творчества; многие строчкогоны, как их тогда называли (и далеко не худшие из них, хотя и худшие тоже), впали в невероятную нищету. И в рыночных или в как бы рыночных условиях это (кроме степени нищеты) было, в общем-то, справедливо: если твой труд не востребован, значит, и вознаграждения он не заслуживает. Хуже того. Возникает подозрение: а может быть, это и не труд вовсе?

В постсоветское время начались дела ещё более удивительные. Внезапно выяснилось, что суп отдельно, а мухи отдельно. Выяснилось, что даже, если стихи не кормят поэта, то это вовсе не означает, будто ему отказано в сравнительно безбедном профессиональном существовании. Не требуя стихов и не востребуя их, общество создало несколько десятков вакансий, которые отныне стали называться поэтическими. Нет, речь не о синекурах «почётного библиотекарства», «гостевой профессуры» и тому подобных, какими подкармливает своих поэтов - и не всегда лучших поэтов - Запад.

Несколько десятков человек получили возможность «работать профессиональными поэтами», попав в ту или иную обойму - «московских концептуалистов», «друзей Бродского», «иронистов»...

Стихов они предъявить не могли, но этого и не требовалось: критика приняла условия игры, западные слависты, они и в Африке западные слависты. Евтушенко с Вознесенским общество принесло в качестве коллективной искупительной жертвы, между собой представители различных «обойм» заключили пакт о ненападении - не в силу взаимной любви, а скорее по причине общей слабости: никто не мог похвастаться наличием ПРО. То есть противоракетной обороны, способной вынести первый смертоносный удар: а стихи-то ваши где? Где, или не в последнюю очередь, каковы? А раз так, то надо было захваливать друг дружку, осыпать (а вернее, конечно, делиться) премиями, грантами, поездками - хотя бы по стране, но на приличных условиях. Поэзия тут не ночевала и ночевать не могла, она, дамочка непутёвая, поманила, приласкала, спать уложила, да и сделала ноги. Впрочем, никто по гулёне и не тоскует. Так, дотосковывают... Без неё скучнее, но в целом уютней.

Один написал несколько тысяч стихотворений, но прославился тем, что кричит кикиморой. Другой раскладывает каталожные карточки, невнятно матерясь себе под нос, что в сочетании с сугубо интеллигентной внешностью производит неизгладимо комическое впечатление. Третий сочиняет по одному посредственному стихотворению в год - и этим гордится. Четвёртый гулким голосом рассказывает скучные байки, умеренно ритмизуя их, чтобы это смахивало на стихи. Пятый сочиняет убого-скабрезные четверостишия. Шестой не сочиняет ничего, но выпускал в своё время самиздатский журнал. Седьмая называет себя РЫ. Восьмой истекает клюквенным соком с поправкой на пенсионный возраст, изрядно разбавленным. Девятый строчит хвалебные статейки про восьмерых первых, а они - про него. Десятый осваивает поэтическую Финляндию - страна сытая, народ благодарный, парни горячие. Иногда съезжаются на поэтический фестиваль и томятся в паузе между завтраком и обедом. Гек Комаров, героический издатель, выпускает их вирши и полувирши тоненькими брошюрками, и те расходятся столь же бойко, как железнодорожное расписание на позапрошлый год. Но и это никого не печалит: за книжечки полагаются премийки - в порядке живой очереди...

Разумеется, всё это слишком общо, и попадаются (должны попадаться, не могут не попадаться) отрадные исключения из общего правила. Но задача данной статьи не в том, чтобы предложить шорт-лист исключений. Кому нравится поп, кому - попадья, кому - поповна. Речь о том, что в поэзии мы пришли, грубо говоря, к тем же результатам, что в экономике: к недостаткам социалистического ведения хозяйства добавились недостатки капиталистического, достоинства же выродились в нечто заведомо карикатурное. Свобода писать что хочешь и издавать что хочешь, свобода, подчёркивает британский поэт, зиждущаяся на священном праве читателя пренебречь твоим творчеством (или «творчеством»), обернулась свободой не писать ничего - или ничего такого, в чём угадывалось бы дыхание почвы и судьбы, не писать ничего на разрыв аорты. И не пишут. Конкуренция, существовавшая в поэтическом цеху в советское время (в форме борьбы за власть над умами), испустила дух».

Топоров В.Л., Похороны Гулливера в стране лилипутов, СПб, «Издательство «Лимбус Пресс», 2002 г., с. 178-182.