Великие книги человечества по Джону Рёскину

«Книги разделяются на две категории: на книги нынешнего дня и на книги всех времён. Заметьте это различие; оно обусловлено не одним только достоинством. Дело не ограничивается тем, что плохие книги перестают существовать, а хорошие живут; различие заключается в самом роде книг.

Есть хорошие книги настоящего дня и хорошие книги всех времён; дурные книги настоящего дня и дурные книги всех времен. Я, во-первых, должен определить это различие.

Хорошая книга нынешнего дня - о дурных не говорю, - не что иное как напечатанная для вас полезная и приятная беседа человека, который не может разговаривать с вами иным путём. Нередко беседа эта бывает очень полезна, сообщая вещи, которые вам необходимо знать; она бывает приятна, как разговор с умным другом.

Блестящие описания путешествий, остроумные и благодушные обсуждения различных вопросов, живые книги или патетические рассказы в форме романа, достоверные сообщения об исторических событиях, сделанные самими их участниками, - всё это книги дня; с распространением образования они всё более и более распространяются среди нас и составляют отличительное достояние нашего времени; мы должны быть глубоко благодарны за них, и нам должно быть стыдно, если мы не пользуемся ими.

Но если мы примем их за действительные книги, то воспользуемся ими наихудшим способом; в сущности, это даже вовсе не книги, а хорошо отпечатанные письма или газеты. Письмо вашего друга может быть очень мило и нужно, когда вы его получаете: стоит ли беречь его - это другой вопрос. Газеты вполне годятся для чтения за утренним чаем, но не годятся для чтения целого дня.  Точно так же длинное письмо, даже в переплёте, письмо, где очень живо описаны гостиницы, дороги и погода, бывшая в прошлом году в таком-то месте, рассказан забавный анекдот или переданы действительные обстоятельства, при которых случились известные события, - такое письмо хотя и может понадобиться для справки, но не может быть названо «книгой» в настоящем смысле и не годится для чтения.

Книга, по существу своему, не есть нечто рассказанное, а нечто написанное и написанное не ради сообщения, а ради увековечения. Разговорная книга напечатана только потому, что автор её не мог говорить с тысячами людей зараз; если бы мог, то стал бы; книга - только умножение его голоса. Вы не можете говорить с вашим другом в Индии; стали бы, если бы могли; вместо этого вы пишете. Это просто передача голоса. Но книга пишется не для умножения голоса и не для передачи его, а для увековечения. Автор имеет сказать что-нибудь такое, что, по его убеждению, верно, нужно или полезно своей красотой. Насколько ему известно, это ещё никем не было сказано, и насколько ему известно, никто не может этого сказать кроме него. Он должен выразить свою мысль ясно и благозвучно, во всяком случае - ясно. В сумме явлений жизни он видит отчётливо данную вещь или группу вещей; его доля солнечного света и земли дала ему познать эту истину, позволила увидеть и уловить её. Он бы желал запечатлеть её так, чтобы она не стерлась во веки, если бы мог, вырезал бы её на каменной скале. «Вот лучшее, что во мне было, - говорит он, - ещё я ел, пил, спал, любил и ненавидел, как другие; жизнь моя была как пар и прошла; но вот что я узнал и увидел; из всего моего существования это одно достойно остаться в вашей памяти».

Вот что он «пишет» ничтожными человеческими средствами; по мере силы истинного своего вдохновения он оставляет нам свою запись, свой завет. Это и есть «книга». Такие книги писались величайшими людьми всех времен, великими учёными, мыслителями и государственными деятелями. Все они к вашим услугам, а жизнь коротка. Вы это слышали и раньше, но измерили ли вы её краткость, распределили ли время, которое она предоставляет в ваше распоряжение? Знаете ли вы, что если прочтёте одно, то не прочтёте другого, не наверстаете завтра потерянного сегодня? Неужели вы пойдёте болтать с вашей горничной или конюхом, когда можете беседовать с королями и королевами; неужели вы считаете сообразной с достойным сознанием собственных прав на уважение борьбу с низкой и жадной толпой из-за права «входа» туда-то и получения аудиенции там-то, когда вам открыть доступ к двору бессмертному, широкому, как мир, полному несметной толпы избранных, властелинов всех времен и народов? Вы всегда можете войти туда, по желанию избрать себе место и общество, и раз вы войдёте, только собственная вина может изгнать вас. Высота того круга, где вы изберёте себе общество, послужит верной мерой врождённого в вас аристократизма; законность ваших прав и чистосердечность стремления занять высокое место среди живых проверится тем, какое вы пожелаете занять среди умерших.

Не только тем, какое вы пожелаете занять, но и тем, для какого вы готовите себя, так как двор почивших не похож ни на какую живущую теперь аристократию; доступ к нему имеет только труд и заслуга. Сторож райских врат не прельстится никаким богатством, не смутится громким именем, не поддастся на хитрость.

В настоящем смысле туда не войдет никакой низменный или вульгарный человек. У входа в этот молчаливый Faubourg St.-Germain вас подвергают короткому допросу. «Достойны ли вы войти? Войдите. - Хотите быть в обществе вельмож? Сделайтесь знатным. - Хотите беседовать с мудрецами? Научитесь понимать мудрые речи, и вы их услышите. - Хотите войти на других условиях? Нельзя. Если вы не возвыситесь до нас, мы не можем снизойти до вас. Живой лорд может прикинуться приветливым, живой философ снисходительно растолкует вам свою мысль; но здесь мы не прикидываемся и не растолковываем; вы должны подняться до уровня наших идей, если хотите наслаждаться ими; должны разделять наши чувства, если хотите быть с нами».

Джон Рёскин, Искусство и действительность, Новосибирск, «Сова», 2006 г., с. 253-256.

 

Викентьев И.Л., О «книгах дня» и великих книгах. Импульсные и долгоиграющие произведения.