Функционирование подсистемы в составе надсистемы более высокого системного уровня
КультурологияКультурологические модели и их применение в других областях деятельности
Художественная прозаЛитературные произведения о творческих возможностях человека
X
Повесть Военный летчик написана как размышления французского пилота Второй мировой войны…
Гуманизм избрал своей исключительной миссией объяснить и упрочить превосходство Человека над личностью. Гуманизм проповедовал Человека. Но когда речь заходит о Человеке, наш язык становится недостаточным. Человек - это нечто иное, чем люди. О соборе нельзя сказать ничего существенного, если говорить только о камнях. О Человеке нельзя сказать ничего существенного, если пытаться определить его только свойствами людей. Поэтому Гуманизм заведомо шёл по пути, который заводил его в тупик. Гуманизм пытался вывести понятие Человека с помощью логических и моральных аргументов и таким образом перенести его в сознание людей.
Никакое словесное объяснение никогда не заменит созерцания. Единство сущности нельзя передать словами. Если бы я захотел пробудить любовь к родине или к имению у людей, духовной культуре которых такая любовь была бы неведома, я не располагал бы никакими доводами, чтобы тронуть их сердца. Имение - это поля, пастбища, стада. Назначение каждой из этих частей и всех их вместе - приносить богатство. Однако всякому имению присуще нечто такое, что ускользает при рассмотрении составляющих его элементов - ведь иные землевладельцы готовы разориться, лишь бы спасти любимое имение. Это нечто как раз и облагораживает составные элементы имения, наделяя их совсем особыми свойствами. И вот они становятся стадами этого имения, лугами этого имения, полями этого имения...
Так и человек становится человеком своей родины, своего ремесла, своей духовной культуры, своей религии. Но чтобы утверждать, что ты неотделим от таких Сущностей, надо сначала создать их в самом себе. Тому, у кого нет чувства родины, нельзя внушить его никаким языком. Создать в себе Сущность, которую ты называешь своей, можно только при помощи действий. Сущность принадлежит не к области языка, а к области действия. Наш Гуманизм пренебрегал действиями.
Его усилия не увенчались успехом. Самое важное действие получило название. И это название - жертва. Жертва не означает ни безвозвратного отчуждения чего-то своего, ни искупления. Прежде всего, это дейстие. Это отдача себя Сущности, от которой ты считаешь себя неотделимым. Только тот поймёт, что такое имение, кто пожертвует ему частью себя, кто будет бороться ради его спасения и трудиться, чтобы сделать его лучше. Тогда он обретает любовь к имению. Имение - это не сумма доходов, думать так было бы ошибкой. Оно - сумма принесённых даров.
Пока моя духовная культура опиралась на Бога, она могла спасти это понятие жертвы, которое создавало Бога в сердце человека. Гуманизм пренебрёг важнейшей ролью жертвы. Он вознамерился сберечь Человека с помощью слов, а не действий.
Чтобы спасти образ Человека, видимый через людей, Гуманизм располагал всего лишь тем же словом Человек, украшенным заглавной буквой. Мы рисковали скатиться по опасному склону и в один прекрасный день подменить Человека некой средней личностью или совокупностью людей. Мы рисковали подменить наш собор суммой камней.
И понемногу мы растеряли наше наследие. Вместо того чтобы утверждать права Человека и личности, мы заговорили о правах Коллектива. Незаметно у нас появилась мораль Коллектива, которая пренебрегает Человеком. Эта мораль может объяснить, почему личность должна жертвовать собой ради Общности. Но она не может объяснить, не прибегая к словесным ухищрениям, почему Общность должна жертвовать собой ради одного человека. Почему справедливо, чтобы тысяча людей приняли смерть ради спасения одного, осуждённого невинно. Мы ещё вспоминаем об этом принципе, но мало-помалу забываем его. А между тем именно в этом принципе, в корне отличающем нас от муравьев муравейника, прежде всего и состоит наше величие.
Мы скатились - за неимением плодотворного метода - от Человечества, опиравшегося на Человека, к этому муравейнику, опирающемуся на сумму личностей. Что могли мы противопоставить культу Государства или культу Массы? Во что превратился наш величественный образ Человека, порождённого Богом? Его уже почти невозможно распознать сквозь слова, потерявшие свой смысл.
Постепенно, забывая о Человеке, мы ограничили нашу мораль проблемами отдельной личности. Мы стали требовать от каждого, чтобы он не наносил ущерба другому. От каждого камня, чтобы он не наносил ущерба другому камню. Разумеется, они не наносят друг другу ущерба, когда в беспорядке валяются в поле. Но они наносят ущерб собору, который они могли бы составить и который взамен наделил бы смыслом каждый из них.
Мы продолжали проповедовать равенство между людьми. Но, забыв о Человеке, мы уже перестали понимать то, о чём говорили. Не зная, что положить в основу Равенства, мы превратили его в туманное утверждение, пользоваться которым уже не умели. Как определить Равенство между личностями, между мудрецом и тупицей, глупцом и гением? Что касается строительных материалов, то, если мы хотим определить и осуществить их равенство, нужно, чтобы все они занимали одинаковое место и играли одну и ту же роль. А это бессмысленно. Ибо принцип Равенства вырождается тогда в принцип Тождества.
Мы продолжали проповедовать Свободу человека. Но, забыв о Человеке, мы определили нашу Свободу как некую безнаказанность, при которой дозволены любые поступки, лишь бы они не причиняли вреда другому. А это лишено всякого смысла, ибо нет такого поступка, который не затрагивал бы другого человека. Если я, будучи солдатом, наношу себе увечье, меня расстреливают. Обособленных личностей не существует. Тот, кто отчуждает себя от общества, наносит ей ущерб. Тот, кто печален, печалит других. Понимая право на свободу, таким образом, мы разучились пользоваться им, не наталкиваясь на непреодолимые противоречия. Не умея определить, в каком случае мы сохраняли наше право на свободу, а в каком лишались его, мы, чтобы спасти хоть какой-то неясный принцип, лицемерно закрыли глаза на бесчисленные препятствия, которые всякое общество неизбежно ставило перед нашими свободами. Что же касается Любви к ближнему, то мы даже не осмеливались больше её проповедовать. В былые времена Любовью к ближнему называлась жертва, создававшая какую-нибудь Сущность, если эта жертва прославляла Бога через его человеческий образ. Через личность мы воздавали Богу или Человеку. Но, забыв о Боге или о Человеке, мы стали воздавать только личности. И тогда Любовь к ближнему часто становилась оскорбительной. Справедливость в распределении материальных благ должна обеспечиваться Обществом и не может зависеть от каприза того или иного лица. Достоинство личности не допускает, чтобы она оказалась в зависимости от другой личности из-за ее щедрот. Было бы нелепо, если бы имущие, кроме обладания богатством, требовали еще и благодарности неимущих.
Самое же главное состоит в том, что наша любовь к ближнему, истолкованная превратно, обращалась против самой себя. Основанная исключительно на жалости, она запретила бы всякое воспитующее наказание. Подлинная Любовь к ближнему, будучи служением Человеку, а не отдельной личности, повелела нам бороться с личностью, чтобы возвеличить в ней Человека. Так мы потеряли Человека. А потеряв Человека, мы лишили тепла то самое братство, которое проповедовала наша духовная культура, потому что братьями можно быть только в самопожертвовании. Оно возникает в общем даре чему-то более великому, чем мы сами. Но, подменив этот корень всякого истинного бытия бесплодным измельчанием, мы свели наше братство просто к взаимной терпимости.
Мы перестали давать. Но если я готов давать лишь самому себе, я ничего не получаю, потому что не создаю ничего такого, от чего я неотделим, а значит, я - ничто. И если от меня потребуют, чтобы я умер ради каких-то выгод я откажусь умирать. Выгода, прежде всего, повелевает жить. Какой порыв любви окупит мою смерть? Умирают за дом, а не за вещи и стены. Умирают за собор - не за камни. Умирают за народ - не за толпу. Умирают из любви к Человеку, если он краеугольный камень Общности. Умирают только за то, ради чего стоит жить. Наш лексикон, казалось, почти не изменился, но слова, когда мы пытались ими пользоваться, потеряв свой реальный смысл, вели нас к неразрешимым противоречиям. И мы были вынуждены закрывать глаза на эти помехи. Не умея строить, мы были вынуждены оставить груду камней на поле и говорить о коллективе с опаской, не решаясь уточнять то, о чем говорим, потому что в действительности мы говорили о чем-то несуществующем. Слово Коллектив лишено смысла до тех пор, пока Коллектив не связывается чем-то. Сумма не есть Сущность. Если наше Общество ещё имело право на существование, если в нём ещё сохранялось какое-то уважение к Человеку, то лишь потому, что подлинная духовная культура, которую мы предавали своим невежеством, всё ещё излучала свой меркнущий свет и спасала нас помимо нашей собственной воли.
Антуан Сент-Экзюпери, Военный лётчик / Собрание сочинений в 3-х томах, Том 1, М.Ю Терра-Книжный клуб, 2002 г., с. 391-395.
