Сочетание низкой внутренней культуры и незаслуженной славы часто портят личность:
«На генеральную репетицию, в Панаевский театр, где происходили тогда гастроли, съехался весь «правительствующий» Петербург, начиная с великих князей и министров, - всевозможные чины, весь цензурный комитет, представители полицейской власти и другие начальствующие лица с женами и семьями. В самый театр и вокруг него был назначен усиленный наряд полиции; на площади перед театром разъезжали конные жандармы. Можно было подумать, что готовились не к генеральной репетиции, а к генеральному сражению.
На премьере успех постановки был средний. Наибольшая часть его выпала на долю Тетерева-Баранова. «Вот он - самородок из народа, от земли, которого мы искали!» - решили все. - «Вот он - второй Шаляпин!»
Светские дамы хотели знакомиться с ним, видеть его. Разгримированного Баранова привели в зрительный зал. Его окружили княжны и княгини. Гений-самородок из народа кокетничал с ними. Картина, не поддающаяся описанию!
На следующий день вышли рецензии, и в них больше всего расхваливали Баранова. Бедный! В этих похвалах он нашел свою погибель. Первое, что он поспешил сделать, прочтя рецензии, - это купить себе цилиндр, перчатки и модное пальто-размахайку. Потом он стал бранить русскую культуру:
«Всего-навсего каких-то десять - пятнадцать газет! А в Париже или Лондоне, - говорил он, - не то пятьсот, не то пять тысяч!»
Другими словами, Баранов жалел о том, что всего пятнадцать газет расхвалили его, а будь это в Париже, - вышло бы пять тысяч рецензий о нем. В этом, с его точки зрения, и заключалась культура.
Тон Баранова сразу переменился. Вскоре он запил... Его лечили, вылечили, простили... потому что он талант. Опять он вёл себя образцово. Но по мере того как он играл роль и успех его рос, он всё больше и больше портился. Потом он стал неаккуратен, начал манкировать, якобы по болезни, и даже однажды без предупреждения не пришёл па спектакль.
Пришлось проститься с ним. Потом он ходил оборванцем по Москве, декламировал на улицах громоподобным голосом какие-то напыщенные стихи и монологи, ревел на верхних могучих нотах. Городовые водили его в участок. Иногда, по старой памяти, он заходил к нам в театр. Его принимали ласково, кормили и поили, но он не просил даже вернуть его в труппу, говоря: «Понимаю сам, что недостоин!»
Потом его встретил кто-то на большой дороге в одном нижнем белье, и, наконец, он скрылся... Где он теперь, талантливый, милый бродяга с детским сердцем и умом? Должно быть, погиб... от славы, не перенеся успеха. Мир праху его!».
Станиславский К.С., Моя жизнь в искусстве / Моё гражданское служение России. Воспоминания. Статьи. Очерки. Речи. Беседы. Из записных книжек, М., «Правда», 1990 г., с. 107-108.
