Организация научной деятельности - за исключением творческих аспектов…
Бюрократическая организация творчестваОфициальная / бюрократическая организация творчества
Порча творческого коллектива
X
«Мы, проработав десять лет в атомной системе, наработали кучу совершенно секретных отчётов. Я вам про собачий язык рассказывал уже? Нет? Так вот, для всех атомных объектов, для таких крупных, вроде нашего, отдельно для каждого, а на более мелких - для группы смежных объектов, в Москве, в Центре, был разработан свой собачий язык, то есть шифр. Атомная система, к вашему сведению, возникла в виде 9-го управления МГБ, потом МВД, затем она стала Первым Главным управлением МВД и наконец превратилась в Министерство среднего машиностроения, в Средмаш. Это последние десять лет. Почему среднего - чёрт его знает! Наверное, потому, что есть Министерство тяжёлого машиностроения и Министерство лёгкого машиностроения. А это среднего, хотя вовсе не машиностроение, а атомная система. Ну, для вящей секретности.
И там сидит, как во всяком министерстве, много чиновников, из которых большая часть - паразиты, конечно. Вот таких паразитов сидит целых два огромных зала - переводчики с одного собачьего языка на другой. На атомные объекты и без того входа никому постороннему нет, но все-таки на каждом объекте свой собачий язык, свой шифр. Значит, все отчёты научные печатаются на машинке совершенно секретными машинистками, но ни одна не должна знать секретов по-настоящему. Например, слово «облучение» обходится в полчервонца, то есть пять лет дают, ежели вы скажете «облучение» или, не дай Бог, напишете «облучение». «Облучение» было засекречено словом «окуривание».
Но для примера всего идиотизма: рентгеновские лучи, скажем, были описаны ещё в XIX веке, и никому не пришло в голову или совести ещё осталось слишком много, чтобы засекретить рентгеновские лучи. И они остались незасекреченными. Поэтому заглавие совершенно секретного отчёта гласило: «Эксперименты по окуриванию крыс рентгеновскими лучами». Из чего, конечно, это самое «окуривание» моментально рассекречивалось. Ну что можно сделать рентгеновскими лучами иного, как облучить ими!
У нас было одно главное неудобство или несчастье наше: радий засекречивали натрием, а существует у химиков хлористый натрий, который употребляется в дело, но хлористый натрий - это поваренная соль в то же время. И доказать секретчику своему, что поваренная соль, она не засекречена - подите докажите болвану, бывшему майору! Всё это очень ужасно, конечно, и очень смешно было. Вначале очень неудобно, потом мы как-то приспособились и, в общем, всё было нормально. Неудобно было ещё и то, что все секретные слова не имела права знать даже машинистка совершенно секретная. Поэтому при сдаче работы в машинопись автор должен был там оставлять пустое место. И это пустое место на столько-то букв (карандашиком можно было написать сколько букв, цифрой, скажем, ну, 5 или 12) и столько-то ударов машинистка должна была оставить. И автор мягким карандашом вписывал, значит, вместо «радий» - «натрий» или вместо «облучение» - «окуривание».
Но на другом большом объекте или на другой группе объектов мог быть несколько иной собачий язык. И там, скажем, радий был не натрий, а калий. Ежели наш отчёт нужно было отправить за 25 вёрст от нас в «сороковку», то мы не имели права сами отправлять. Атомные объекты непосредственно друг с другом не могли сообщаться, хотя расстояние было 25 километров и машин было у каждого объекта - сколько хочешь. Только через Москву. Там это должно было попасть в папку к какому-нибудь дураку, который мягкой резинкой мягкий карандаш стирал, затем мягким же карандашом вписывал... Должен был не перепутать, что наш отчёт с натрием вместо радия идет в «сороковку», а там вместо радия калий, И вот он должен мягким карандашом написать калий вместо натрия. И потом он должен был опять попасть в какую-то папку и уже отправиться. Поэтому 25 километров через Москву переслать отчёт - это продолжалось иногда два месяца. Ужас! Ужас! Ужас! Но глупость, она как-то не исчезает. Она подлежит тоже закону сохранения, она остается в системе, только перераспределяется и где-то накапливается. Мы свою работу научную, сиречь отчёты, печатали в четырех экземплярах, из коих три экземпляра, по-моему, посылались в Москву, а один экземпляр оставался у нас в секретной части.
Приезжая в Москву, мы останавливались обыкновенно у Реформатских, тогда еще на Композиторской улице, бывший Дурновский переулок. В один из моих приездов в Москву после того, как уже Келдыш умер и на его месте стал Александров, как-то звонок телефонный. Меня. Я подхожу. Александров: «Здравствуйте, Николай Владимирович, я слышал, Вы в Москве. Вы в отпуске?» Я говорю: «Да, в отпуске». - «Слава Богу Нам на каком-то физическом объекте, где у нас реактор, нужно какое-то устройство для биологической доочистки радиоактивно загрязнённых сточных вод. Я слышал, что Вы, будучи в атомной системе, и Ваша лаборатория этими делами как раз занимались». Говорю: «Странно, Анатолий Петрович, что Вы только слышали об этом. Не так давно это было, я всё помню: мы Вам в двух экземплярах, или в трёх даже, послали 22 отчёта по этой проблеме. Причем один из последних так и назывался: «Система биологической доочистки радиоактивно загрязненных сточных вод». Там описывалась серия экспериментов на двух прудах-отстойниках, через которые должна проходить очищенная якобы вода перед тем, как поступать в общий сток».
Да, а он, кроме всего, стал наместником Курчатова и по Средмашу. «Я слышал, что Вы этим занимаетесь, и слышал, что у нас были отчёты. Но ведь Вы знаете, у нас эти отчёты читаются одним человеком каким-нибудь допущенным. Да и он обыкновенно их не читает, не интересуется. А потом они лежат в железных шкафах. А пролежавши, кажется, два с половиной года (это он сказал «кажется», это не я говорю), попадают в секретный государственный архив. И чтобы получить оттуда нужный экземпляр, мне, начальнику всей атомной системы, потребовалось бы года два. Даже секретные списки ваших секретных отчётов уже в этом секретном архиве. Их сперва нужно получить, секретные списки Ваших секретных отчётов, а потом выбрать нужный и подать заявление о получении Ваших секретных отчётов. Так это ведь уже разрушится наш завод, который мы строим, а Ваших отчётов всё ещё не получим. Вот у меня какая просьба. Не можете ли Вы заехать вместе с Еленой Александровной ко мне в Средмаш (мы Вам пропуска заготовим всякие) и рассказать подробно о Ваших делах. А мы совершенно секретную машинистку посадим, стенографистку, она будет записывать всё, что Вы вспомните».
Я говорю: «Совсем интересно получается. А Вы, может быть, слышали ещё, что при закрытии нашего объекта в 55-м году все наши отчёты были рассекречены и тот экземпляр, который оставался в нашей секретной части, был рассекречен официально. Слово «секретно», номер секретности - всё тушью замазано, и мне отчёты были переданы. И сейчас они у меня на Миассовской станции лежат себе как милые, все наши отчёты, часть мы уже напечатали в виде работ. То, что мы там делали секретно, в виде совершенно несекретных работ уже напечатано. Так что не нужно нам таких с Вами фокусов разводить. Раз Вам, высшему начальству, получить из этого государственного архива - два с половиной года требуется, то можете Вы подождать немного? Мы с Лёлькой через десять дней или через две недели самое позднее в Свердловск едем. Я Вам обещаю тотчас по приезде вот этот наш отчёт, толстый, подробный, где все рассказано, прислать. Я посажу совершенно обыкновенную свою машинистку, не секретную, она его перепечатает на всякий случай с двумя копиями. Вам послать один экземпляр или, может быть, два или три?» - «Пошлите, - говорит, - два или три экземпляра, ежели Вам всё равно». Ну, я и послал по почте, не помню, два или три экземпляра переписанного на машинке бывшего секретного отчёта, который лежит в государственном секретном архиве, похороненный на веки вечные. Я не знаю, может, существует какой-нибудь закон, что через 25 лет сжигается этот секретный, пролежавший четверть века отчёт. Не знаю.
Все это дичь с начала до конца! Ведь во всем мире считается, что американцы разработали всю медицинскую изотопную, так сказать, биологию и всю водную изотопную биологию. А все это мы раньше американцев сделали. Но американцы делали - и печатали. А мы делали - и посылали в эту прорву, в Средмаш, из которого сам начальник всего этого дела не может получить ничего постфактум и даже не знает, что эти отчёты рассекречены».
Тимофеев-Ресовский Н.В., Воспоминания, М., «Вагриус», 2008 г., с. 331-335.
