«Рейхстаг в Вормсе и появление на нём Лютера 17 апреля 1521 года можно рассматривать как величайшее событие в современной европейской истории, как действительную исходную точку всей последующей истории цивилизации. После бесконечных переговоров и диспутов дело подходило, наконец, к развязке. В рейхстаге собрались: юный император Карл V, все немецкие принцы, папские нунции, духовные и светские власти; явился и Лютер, который должен был ответить самолично - отрекается он или нет от своих слов. По одну сторону восседали блеск и сила мира сего, по другую - стоял один только человек, вставший на защиту истины Божией, сын бедного рудокопа Ганса Лютера.
Люди близкие уговаривали его не идти на заседание рейхстага, напоминали ему судьбу, постигшую Гуса, но он не внимал их словам. Наконец, когда он въезжал уже в город, к нему вышли навстречу его многочисленные друзья и ещё раз предостерегали и горячо убеждали его отказаться от своего намерения. Но он ответил им: «Если бы в Вормсе было столько же чертей, сколько черепиц на кровлях, то и тогда я поехал бы». Поутру, когда Лютер шёл на заседание рейхстага, окна и крыши домов были усеяны массой народа; некоторые обращались к нему и торжественно убеждали не отрекаться: «кто отринет меня перед людьми!» - кричали ему как бы в виде торжественного заклинания и просьбы. Не такова ли также была в действительности и наша мольба, мольба всего мира, томившегося в духовном рабстве, парализованного чёрным призраком кошмара, химерой в тройной шляпе, называющей себя отцом в Боге, и не молили мы также в то время: «Освободи нас; это зависит от тебя; не покидай нас!»
Лютер не покинул нас. Его речь, длившаяся два часа, отличалась искренностью и была исполнена благоразумия и почтительности; он не выходил из рамок подчинения всему тому, что законным образом могло требовать себе повиновения; но во всем остальном он не признавал никакого подчинения. Всё написанное им, сказал он, принадлежит отчасти лично ему, а отчасти позаимствовано им из Слова Божьего. Всё, что принадлежит ему, несвободно от человеческих недостатков; тут, без сомнения, сказался и несдержанный гнев, и ослепление, и многое другое; и он почел бы для себя великим блаженством, если бы мог вполне освободиться от всего этого. Но что касается мыслей, опирающихся на действительную истину и Слово Божье, то от них отказаться он не может. И как бы он мог это сделать?
«Опровергните меня, - заключил он свою речь, - доводами из Священного писания или какими-либо иными ясными и истинными аргументами; иначе я не могу отказаться от своих слов. Ибо небезопасно и неблагоразумно поступать против своей совести, в чем бы то ни было. Я стою здесь, перед вами. Говорю вам, я не могу поступать иначе: Бог да поможет мне!»
Это был, сказали мы, величайший момент в современной истории человечества. Английский пуританизм, Англия и её парламенты, Америка и вся громадная работа, совершённая человечеством в эти два столетия. Французская революция, Европа и все её дальнейшее развитие до настоящего времени - зародыши всего этого лежат там: если бы Лютер в тот момент поступил иначе, всё приняло бы другой оборот! Европейский мир требовал от него, так сказать, ответа на вопрос: суждено ли ему погрязать вечно, всё глубже и глубже, во лжи, зловонном гниении, в ненавистной проклятой мертвечине, или же он должен, какого бы напряжения это ни стоило ему, отбросить от себя ложь, излечиться и жить?».
Томас Карлейль, Герои, почитание героев и героическое в истории / Теперь и прежде, М., «Республика», 1994 г., с. 110-111.
