Религии
Религиозные воззрения, явно повлиявшие на культурный процесс…
Создание социального движенияСоздание социального движения
X
Возникновение и распространение ислама по Томасу Карлейлю
«Ежегодно с наступлением месяца рамазана Магомет удалялся в пустынное место и проводил всё это время в уединении и молчании; таков действительно был обычай у арабов; обычай, достойный похвалы, вполне естественный и полезный, в особенности в глазах такого человека, как Магомет.
Углубиться в самого себя среди молчаливых гор, сохранять молчание, чутко прислушиваться к «малейшим тихим голосам» - это в самом деле естественный обычай! Магомету шёл сороковой год, когда он, удалившись в пещеру на горе Харам, близ Мекки, с наступлением рамазана, чтобы провести этот месяц в молитве и размышлениях о великих вопросах, сказал однажды своей жене Хадидже, которая со всем домохозяйством была на этот раз вместе с ним или неподалёку от него, что, благодаря несказанной, особенной милости к нему неба, он теперь всё понял; что он не испытывает более сомнений, не блуждает в потёмках, но все видит ясно.
Все эти идолы и обычаи, говорил он, не что иное, как жалкие куски дерева; во всём и над всеми существует единый Бог, и люди должны бросить всех своих идолов и обратить свой взор к Нему. Бог - велик, и нет ничего величественнее Его! Он - сама действительность. Деревянные идолы не являются ею. Он действительно существует; Он нас создал изначала веков; Он поддерживает нас и теперь; мы и все сущее - только тени Его; преходящая оболочка прикрывает вечный блеск. Allah akbar - Бог велик; а затем также Islam - мы должны подчиняться Богу. Вся наша сила заключается в покорном подчинении Ему, во всем, что Он ниспослал бы нам как в этом, так и в другом мире! Всё, что Он посылает нам, будь это смерть или что-либо ещё хуже смерти, всё мы должны принимать за добро, за наилучшее; мы предаём себя на волю Божью.
«Если это ислам, - говорит Гёте, - не живём ли мы все в исламе?» Да, все те из нас, кто ведёт хоть сколько-нибудь нравственную жизнь, все мы живем так. Всегда признавалось за величайшую мудрость, чтобы человек не только покорялся необходимости, - необходимость заставит его подчиниться, - но знал и верил, что предписания необходимости - самые мудрые, самые лучшие, что они именно то, чего недоставало ему; что необходимо оставить безумную претензию исчерпать этот великий Божий мир ничтожной крупицей своего мозга и признать, что он, этот мир, имеет действительно, хотя и на глубине, далеко не досягаемой лотом, опускаемым человеком, справедливый закон, что душу мира составляет добро, что роль человека - приводить в соответствие свои поступки с законом целого и следовать ему в благоговейном молчании, не оспаривая, а повинуясь как бесспорному.
Такова, говорю я, до сих пор единственная, известная людям, достоверная мораль. Человек поступает правильно, он непреоборим, добродетелен, он находится на пути к верной победе, когда связывает самого себя с великим, глубоко сокрытым мировым законом, невзирая на всяческие внешние законы, временные видимости, разные выкладки барышей и потерь; он побеждает, когда работает рука об руку с великим основным законом, и не побеждает ни в каком другом случае; а первым условием для такой совместной работы, первым условием, чтобы попасть в течение великого закона, является, конечно, утверждение от всей полноты души, .что закон этот существует, что он - благо, единственное благо! Таков дух ислама; таков, собственно, и дух христианства, ибо ислам можно определить как затемнённую форму христианства: если бы не было христианства, не было бы и его. Христианство также предписывает нам прежде всего полную покорность Богу. Мы отнюдь не должны прислушиваться к голосу плоти и крови, принимать во внимание пустые измышления, пустые скорби и желания; мы должны знать, что ничего не знаем; что самое скверное и самое жестокое вовсе не то, что кажется таким для наших глаз; что ко всему, выпадающему на нашу долю, мы должны относиться как к ниспосылаемому нам свыше Богом и говорить: всё это добро, всё это благо, Бог велик! Даже если Он убьёт меня, я всё-таки буду верить в Него». Ислам на свой лад проповедует отрицание своего я, уничтожение своего я. А это до сих пор остается высочайшею мудростью, какую только небо открыло нашей земле.
Таков был свет, возможный при данных условиях, свет, снизошедший, чтобы осветить мрак души этого дикого араба; поразительный, ослепляющий блеск, как бы исходящий от жизни и неба среди великого мрака, угрожавшего все превратить в смерть; он называл его откровением и ангелом Джебраилом; но кто же из нас может сказать, как действительно следует назвать его? «Дыхание Всемогущего» - вот что «даёт нам разумение». Знать, проникать в истину чего-либо - это всегда таинственный акт, о котором самые лучшие логики могут только лепетать, скользя по поверхности.
[…] То, что переполненная душа Магомета, воспламенённая великой истиной, открытой ей, чувствовала всю важность, всю исключительную важность её, весьма естественно. Провидение оказало ему несказанную милость, открыв великую истину, спасло его таким образом от смерти и мрака, и он был обязан, следовательно, возвестить её всем людям; вот что следует понимать под словами «Магомет - пророк Бога» и что также не лишено своего действительного значения.
Добрая Хадиджа, как мы легко можем представить себе, слушала его с удивлением и сомнением. Наконец она сказала: да, это все верно, что он говорит. Всякий легко поймет, какую безграничную благодарность к ней почувствовал в сердце своём Магомет. Она сделала много добра ему, но величайшим добром для него было именно то, что она уверовала в горячее слово, высказанное им после упорной борьбы. «Несомненно, - говорит Новалис, - мое убеждение становится бесконечно сильнее с того момента, когда другой человек признаёт его». Это была беспредельная милость. Он никогда не забывал своей доброй Хадиджи. Много времени спустя Айша, его молодая любимая жена, женщина, действительно выделявшаяся среди мусульман своими достоинствами всякого рода и сохранявшая эти достоинства в течение всей своей долгой жизни, эта молодая, блестящая Айша однажды спросила его: «Ну, а теперь, кто лучше: я или Хадиджа? Она была вдова, старая, утратившая уже все свои прелести; ты любишь меня больше, чем любил её?» - «Нет, клянусь Аллахом! - отвечал Магомет, - нет, клянусь Аллахом! Она уверовала в меня, когда никто другой не хотел верить. Она была единственным другом, который у меня был в этом мире!» Сеид, его раб, также уверовал в него; эти двое вместе с его юным двоюродным братом Али, сыном Абу-Талеба, составляли первых его прозелитов.
Он проповедовал своё учение то одному, то другому человеку; но большинство относилось к нему с насмешкой, равнодушно; в течение первых трёх лет, я думаю, он приобрёл не больше тридцати последователей. Таким образом, он продвигался медленно вперед. Идти же вперёд его побуждало то же, что в подобных обстоятельствах обычно побуждает таких людей. После» трёх лет незначительного успеха он собрал сорок человек из своих ближайших родственников и тут объявил им, в чем заключалось его намерение; он сказал, что должен распространить своё учение среди всех людей; что это - величайшее дело, единственное дело, и спросил, кто из них согласен последовать за ним?
Среди наступившего затем всеобщего молчания и сомнения молодой Али, тогда ещё шестнадцатилетний юноша, не будучи в состоянии сдерживать себя, вскочил и страстно, неистово закричал, что он согласен! Собрание, в котором находился Абу-Талеб, отец Али, не могло питать неприязненных чувств к Магомету; однако всем им казалось смешным это зрелище, когда пожилой, невежественный человек с шестнадцатилетним юношей решались на предприятие, касающееся всего человечества, и они разошлись, смеясь. Тем не менее, предприятие оказалось вовсе не смешным; это было весьма серьёзное дело! Что же касается молодого Али, то его все любили; это был юноша с благородными задатками, которые он проявил в описанном эпизоде и продолжал проявлять в дальнейшей жизни; юноша, полный страсти и пылкой отваги. Что-то рыцарское было в нем; храбрый, как лев, он отличался также состраданием, правдивостью, привязанностью, достойными христианского рыцаря. Его умертвили в багдадской мечети; он принял смерть из-за своего открытого благородства и доверия к благородству других; раненный, он говорил, что если его рана окажется не смертельной, то убийцу следует простить; но если он умрет, то его должны убить тотчас же, чтобы они оба в одно время могли предстать перед Богом и удостовериться, кто из них был прав в этой распре!
Магомет, само собою, разумеется, своим учением задевал за живое всех курейшитов, хранителей Каабы, служителей идолов. Один или двое из влиятельных людей присоединились к нему. Его учение распространялось медленно, но всё-таки распространялось. Естественно, он задевал и оскорблял каждого. Кто этот, дерзающий быть умнее всех нас, поносить всех нас, как безумных поклонников дерева? Абу-Талеб, его добрый дядя, уговаривал его, не может ли он хранить молчание, верить про себя, не беспокоить других, не возбуждать гнева старейших людей, не подвергать опасности себя и всех их, громогласно проповедуя своё учение? Магомет отвечал: если бы солнце встало по правую его руку, а луна по левую и повелели ему молчать, то и тогда он не мог бы повиноваться! Нет, в той истине, которую он обрёл, было нечто от самой природы, равное по своему значению и солнцу, и луне, и всему другому, что создала природа. Она сама собой будет возвещаться до тех пор, пока дозволит Всемогущий, несмотря на солнце, луну, несмотря на всех курейшитов, на всех людей, несмотря на всё. Так должно быть, и иначе не может быть. Так отвечал Магомет и, говорят, «залился слезами». Залился слезами; он чувствовал, что Абу-Талеб относился тепло к нему, что задача, за которую он взялся, была не из лёгких, что это была суровая, великая задача.
