Философия
Отдельные философские парадигмы, метафоры и идеи…
Категории / Картины мираПредельные категории, различные картины (модели) мира
X
Вечные вопросы философии по А.А. Богданову [продолжение]
«Третий ряд ваших вопросов относится к «смыслу», т. е. к «цели», существования человека, жизни, мира. Здесь недоразумение ещё очевиднее. Понятие «цели» заимствовано из психического опыта, из области сознания; оно выражает связь между представлениями сознательного существа и результатами его действий. Следовательно, вопрос о цели мира и жизни заранее предполагает уже наличность какого-то сознательного существа, которое стремится своими действиями достигнуть определённых результатов, т. е., очевидно, обладает определёнными потребностями, для удовлетворения которых средством или одним из средств служит мировой процесс и жизнь человека. Но где нашли вы такое существо, и что даёт нам право apriori предположить его наличность? Вполне естественно и понятно, что ваши предки, жившие в атмосфере рабства и подчинения, привыкшие во всевозможных случаях жизни играть роль средства для целей чуждого расчёта и произвола, что они повсюду присоединяли к наблюдаемым действиям людей, и даже к явлениям мёртвой природы мысль о деспотической воле, которой служат эти действия или явления. Но вы, человек, знакомы с идеями свободы и даже с борьбою за свободу, вы, практически отрицающий рабство и подчинение, а теоретически признающий их за пройденную ступень развития человечества, почему в сфере высшие обобщений вы ставите вопрос так будто не можете и вообразить себя иначе, как рабом чьей-то чужой воли? И при этом вопрос ваш оказывается так же мало мотивирован, так же плохо обоснован, как если бы вы, например, спрашивали у голодного человека, по чьей просьбе он собирается обедать, или у падающего с колокольни - по чьему поручению он спешит.
«Итак, бросьте эти бессмысленные комбинации слов, называемые «вечными вопросами»; на них не требуется ответа, потому что это - вопросы только по грамматической форме, а не по логическому содержанию; и, кроме отрицания самой их постановки, всякий иной ответ на них был бы такой же, как и они сами, не леностью».
Юный вопрошатель, прошедший школу кантовской «Критики чистого разума», не может отрицать законности постановки вопроса о критике самых вопросов, которые его занимают. После нескольким возражений и попыток защитить эти вопросы он приходит к выводу, что с формальной стороны отстаивать их - дело безнадёжное. Тогда он обращается к своему собеседнику с таким заявлением:
«Я допускаю, что логически вы совершенно правы, что волнующие меня вопросы нелогичны и противоречивы. Но отчего же ваши аргументы, против которых я уже не в силах возражать, не убеждают меня настолько, чтобы я отказался хотя бы от одного из этих вопросов? Отчего, когда я принуждаю себя стать на вашу точку зрения, отвергнутые вопросы напоминают о себе тоской и болью в душе и через минуту вновь всплывают, прорывая всякие логические вопросы? Отчего они так неустранимы из моего сознания и даже кажутся для меня дороже всего остального, что я в нём имею? Я думаю, что не в одной логике дело и что теоретический разум не компетентен отвергать и даже подвергать критике то, что рождается из глубочайших глубин практического разума. Может быть, нелогичность вопросов означает только то, что они выше логики?
«Мой друг, - отвечает критик-позитивист, - если вам угодно отрицать логику, то никакой спор с вами, никакая попытка убедить вас вообще не могут иметь места. Но посмотрите, до чего жалкий вид имеет то подобие аргументации, которое вы применяете в защите своих вопросов. Разве тоска и боль в душе могут доказать что-нибудь, кроме болезни? Разве неустранимость из сознания свойственна многим окончательно опровергнутым иллюзиям, например, хотя бы иллюзии движения солнца вокруг земли или движения луны вместе с вашей особой, когда вы идёте? А ваше соображение, что нелогичное может быть выше, а не ниже логики, - скажите, что может быть печальнее в смысле убедительности, чем такие «может быть - соображения?». И напрасно вы прячетесь под приоритет практического разума над теоретическим; этот удобный догмат - да не вменится он покойному Канту в день страшного суда! - никак не может отменить логику, ибо то, что называется разумом, по самому понятию «разума» должно подчиняться логике. Итак, бросьте бесплодные умствования над несуществующими вопросами, - ваши юные силы могут пригодиться на что-нибудь лучшее!»
«Ах, оставьте вы меня в покое, - нервно протестует наш вопрошатель. - Нет для меня на свете ничего ни лучшего, ни худшего, пока не решены эти вопросы; а если они нелепы, то к чему я сам, и не всели равно, куда я растрачу свои силы? Нет цели, нет смысле в жизни, всё течёт и изменяется, призраки рождаются из призраков, и ничего нет за ними, кроме бесконечной, сияющей пустоты. К чему мне тогда ваша логика, ваша наука, ваша критика и ваши положительные знания? Не могу я вам поверить, даже если за вас очевидность; ибо что мне в такой холодной, безжизненной очевидности?
- И знаете ли что? - прибавляет вдруг он, останавливая свои пристальный, горящий взгляд на грустно-насмешливом лице своего собеседника, - вы ведь и сами не вполне себе верите. Там, в тёмной глубине вашей души, осталось то, против чего вы боретесь, чти так горячо отрицаете. И я, милостью божией психолог и поэт, которому дано проникать в человеческое сердце дальше, чем другим людям, - я говорю вам: только ваша борьба против этих проклятых вопросов спасает вас от их фатального влияния. Если бы эта борьба кончилась, вы убедили бы всех и самого себя, и некому было бы доказывать то, что вы мне пытались доказать, - эта победа превратилась бы в величайшее поражение. Холод охватил бы вашу опустошенную душу, бездна раскрылась бы перед нею, и из её тёмной глубины восстали бы все те же, ненавистные и неизбежные, проклятые вопросы.
Да, этой болезни не вылечит ваша беспощадная хирургия. Вам приходится изрезать всего пациента, - и останется от него только система lege artis наложенных повязок. Лучше пойду я, неисправимый, допрашивать волны; если они и не сумеют мне ответить, то дадут мне минуту забвения в уносящем всякие вопросы созерцании. А пройдёт эта минута, и вновь обступят мою душу проклятые гости, - ну, тогда, может быть, я обращусь к волнам за другой услугой: в их холодных объятиях можно навек избавиться от тревог и сомнений, все смоют они, чистые, прозрачные...
Позитивист удаляется, сострадательно пожимая плечами, и молодой философ остаётся один со своими мыслями.
Пойдем же и мы, в свою очередь, побеседовать с ним об этих мыслях. Правда, поступая так, мы впадаем и несомненный анахронизм, но что значат анахронизмы для «вечных» вопросов? К тому же мы на три четверти века старше его, потому что явились на свет тремя поколениями позже: и. может быть, тот больший опыт, который стоит за нашими плечами, даст какие-нибудь указания или намеки на выход из той мучительной безысходности, которая так угнетает этого симпатичного идеалиста времен минувших.
Он спрашивает о сущности человеческого сознания, об его последней причине, об его конечной цели: соотносительные вопросы о мире подразумеваются при этом сами собою. Что же получил бы он в случае удачного решения вопросов? В чём их жизненный смысл?
«Сущность» - этот неизменный субстрат изменений - дала бы ему твёрдую, устойчивую точку опоры в хаосе непрерывного движения, вечной смены форм в нём самом и в окружающей среде. К «сущности» мог бы он апеллировать, на ней успокаиваться каждый раз, как его познание и воля терялись бы в этом хаосе, каждый раз, как опасное головокружение угрожало бы отнять его силы и радость жизни.
А «последняя причина», эта установка на пути бесконечно развёртывающегося в прошлое познания причин? Она, очевидно, была бы также точкой опоры, именно - точкой опоры в прошлом. Такова же и «конечная цель» - точка опоры в будущем».
Богданов А.А., Проклятые вопросы философии / Вопросы социализма: работы разных лет, М., «Политиздат», 1990 г., с. 77-84.