Отношение современников к личности Никколо Макиавелли
«Друзей Никколо не имел. Его не любили.
Об этом свидетельствует современник, которому можно поверить, - Бенедетто Варки, историк. Рассказывая о смерти Никколо, Варки говорит: «Причиной величайшей ненависти, которую питали к нему все, было, кроме того, что он был очень невоздержан на язык и жизнь вёл не очень достойную, не приличествовавшую его положению, сочинение под заглавием «Князь»…»
Но конечно, главная причина «ненависти» была не в том, что Макиавелли писал вещи, которые разным людям и по-разному не очень нравились. Дело было в том, что Варки считал обстоятельством второстепенным: в личных свойствах Никколо. Такой, каким он был, для своей среды он был непонятен и потому неприятен. Его не стесняясь ругали за глаза. Верный Биаджо не раз сообщал ему об этом с сокрушением сердечным.
Что же делало его чужим среди своих?
Итальянская буржуазия не приходила в смущение от сложных натур. Наоборот, сложные натуры в её глазах приближались к тому идеалу, который не так давно формулировали по её заказу гуманисты, - к идеалу широко разностороннего человека, uomo universale. Но была некоторая особенная степень сложности, которую буржуазия переносила с трудом.
Её не пугали ни сильные страсти, ни самая дикая распущенность, если их прикрывала красивая маска. Она прощала самую безнадежную моральную гниль, если при этом соблюдались какие-то необходимые условности.
Гуманисты научились отлично приспособляться ко всем таким требованиям. За звонкие афоризмы, наполнявшие их диалоги о добродетели, им спускали всё, что угодно. Макиавелли наука эта не далась. Он не приспособлялся и ничего в себе не приукрашивал. Во всяком буржуазном обществе царит кодекс конвенционального лицемерия. Тому, кто его не преступает, заранее готова амнистия за всякие грехи.
Макиавелли шагал по нему не разбирая, а иной раз и с умыслом топтал его аккуратные предписания.
Он был не такой, как все, и не подходил ни под какие шаблоны. Была в нём какая-то нарочитая, смущавшая самых близких прямолинейность, было ничем не прикрытое, рвавшееся наружу, даже в самые тяжёлые времена нежелание считаться с житейскими и гуманистическими мерками, были всегда готовые сарказмы на кончике языке, была раздражавшая всех угрюмость, манера хмуро называть вещи своими именами как раз тогда, когда это считалось особенно недопустимым. Когда «Мандрагора» появилась на сцене, все смеялись: не смеяться было бы признаком дурного тона. Но то, что лица «Мандрагоры» были изображены как типы, а сюжет был разработан так, что в нём, как в малой капле воды, было представлено глубочайшее моральное падение буржуазного общества, раздражало. Сатира была более злой, чем допускала лицемерная условность.
Если его осуждали за дурной характер и пробовали хулить за то, что он выходит из рамок, он всем назло делал вдвое, не боясь клепать на себя, и выдумывал себе несуществующие недостатки сверх имеющихся. Гвиччардини - правда, ему одному, потому что он был уверен, что будет понят им до конца, - Никколо признавался с некоторым задором: «Уже много времени я никогда не говорю того, что думаю, и никогда не думаю того, что говорю, а если мне случится иной раз сказать правду, я прячу её под таким количеством лжи, что трудно бывает до неё доискаться».
Дживелегов А.К., Никколо Макиавелли / Никколо Макиавелли, Государь. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия. О военном искусстве, М., «Мысль», 1996 г., с. 555-556.
«Его считали не столько государственным деятелем, человеком действия, сколько писателем, или, как принято выражаться ныне, кабинетным учёным. А его бедность, беспорядочный образ жизни, плебейские привычки, «шедшие вразрез правилам», как с укором говорил ему безупречнейший Гвиччардини, отнюдь не улучшали его репутацию. Сознавая своё величие, он не снисходил до того, чтобы пробивать себе дорогу с помощью тех внешних, искусственных приёмов, которые так знакомы и так доступны посредственностям. На потомков он оказал огромное влияние: одни его ненавидели, другие превозносили, но слава его неизменно росла. Имя его продолжало оставаться знаменем, вокруг которого сражались новые поколения в своем противоречивом движении то вспять, то вперед. У Макиавелли есть небольшая книжка, переведённая на все языки и затмившая все остальные его произведения: это «Князь».
Об авторе судили именно по ней, саму же книгу рассматривали не с точки зрения её логической, научной ценности, а с моральной точки зрения.
Было признано, что «Князь» - это кодекс тирании, основанный на зловещем принципе «цель оправдывает средства», «победителей не судят». И назвали эту доктрину макиавеллизмом. Много было предпринято хитроумнейших попыток защитить книгу Макиавелли, приписать автору то одно, то другое более или менее похвальное намерение. В итоге рамки дискуссии СУЗИЛИСЬ, значение Макиавелли умалили».
Ф. де Санктис, Макиавелли в книге: Никколо Макиавелли, Сочинения, СПб, «Кристалл», 1998 г., с. 625.