Юный Моцарт, как и большинство детей, отличался непосредственностью:
«Его свояк, Йозеф Ланге, один из ведущих актёров Бургтеатра, писал в своей автобиографии: «Менее всего Моцарт выглядел в разговорах и поступках своих великим человеком, даже если он как раз занят был сочинением какого-нибудь из своих самых важных произведений. В таких случаях он не только говорил путано и невнятно, но порою допускал шутки, которых от него не ждали; правда, он вообще не придавал большого значения стилю своего поведения... То ли он таким образом маскировал, по не совсем понятным причинам, свое внутреннее напряжение, то ли ему нравилось видеть божественные идеи своей музыки в резком контрасте с пошлой обыденностью и он доставлял себе удовольствие подобной формой самоиронии». Софи, сестра Констанцы, описывает эту его непоседливость, даже суетливость таким образом: «Даже когда он по утрам умывался, он все время бегал по комнате, не останавливаясь ни на минуту, ударял пяткой о пятку и постоянно задумывался о чём-то. Сидя за столом, он часто брал за уголок свою салфетку, скручивал её, водил ею у себя под носом... а ещё чаше строил при этом гримасы... И ещё он обычно двигал руками и ногами, всё время теребил, например, шляпу, карманы, часовую цепочку, барабанил пальцами по столу и стульям, словно играя на фортепьяно». Писательница Каролина Пихлер, у родителей которой был салон, представлявший собой один из интеллектуальных центров Вены времен йозефинизма, рассказывает: однажды она, в присутствии Моцарта, играла пассаж из «Фигаро». Тут Моцарт вдруг подошёл к роялю, попросил её «продолжать на басах», а сам принялся экспромтом извлекать из клавиш удивительные по красоте вариации. Потом вдруг остановился и «стал, паясничая, как это с ним часто бывало, прыгать через столы и кресла, мяукать по-кошачьи и кувыркаться, как расшалившийся мальчишка…».
Фридрих Вайсенштайнер, Жены гениев, М., «Текст», 2008 г., с. 33-34.
Но помимо детских шалостей, он много работал и…
«Очарование «чудо-ребенка» было уже утрачено Моцартом. Теперь публика гораздо меньше интересовалась его художественными успехами; товарищи же по профессии признали в нём равного соперника. Они дали ему возможность в избытке узнать старые пороки их сословия - зависть и ремесленническую ревность.
Вот что отец рассказывает об этом: «Я понял, что все клавесинисты и композиторы в Вене противятся нашему успеху... Главное правило этих людей - то, что они самым старательным образом избегают любой возможности увидеть и убедиться в познаниях Вольфгангерля. А почему? Дабы в тех многочисленных случаях, когда их спрашивают, слышали ли они этого мальчика и как они его находят, всегда можно было сказать, что его не слышали и невозможно, чтобы это могло быть правдой; что это - мошенничество и шутовство, что, вероятно, условлено давать ему играть музыку, которую он уже знает, что было бы смешно думать, будто он сочиняет, и т. д. ...Один из подобных типов попался на мой крючок. Мы договорились кое с кем, что он тайно даст знать, если такой появится. Он должен был прийти, чтобы передать этому лицу действительно чрезвычайно трудный концерт, который следовало предложить Вольфгангу. Итак, мы пришли ради этого и тем самым оный получил возможность услышать свой концерт, сыгранный с листа Вольфгангом так, как будто он знал концерт наизусть. Удивление этого композитора и клавесиниста, его выражения и обороты речи, которыми он пользовался в момент своего потрясения, позволили нам принять всё, о чём я уже говорил выше, и под конец он сказал: «Как порядочный человек, я не могу не сказать, что сей мальчик является величайшим человеком, ныне живущим на свете: поверить в это было невозможно». [...]
Но тут от самого императора подоспело предложение, выполнение которого смогло бы показать способности Вольфганга в самом блестящем свете. Иозеф II предложил ему написать оперу и подчеркнул при этом, что охотно увидел бы его дирижирующим за клавиром».
Герман Аберт, Моцарт. Книга 1, части 1 и 2, М., «Музыка» 1978 г., с. 149-150 и 152-153.
Вот что произошло далее:
«...Получение заказа на оперу было большой удачей. Остановились на весёлой, забавной пьесе «Притворная простушка». Вольфганг с увлечением принялся за работу над оперой. По мере того как создавались отдельные ансамбли и арии, композитор показывал их будущим исполнителям своей оперы. Попутно он вносил в партитуру необходимые изменения, чутко согласуя их с особенностями голоса того или иного певца. Все шло хорошо, и работа уже подвигалась к завершению.
Но тут начались неприятности. До этого времени выступлениям юного музыканта сопутствовали удачи. Все восхищались им как забавной игрушкой. Теперь Вольфгангу уже двенадцать лет. Скоро он станет опасным соперником для своих собратьев-музыкантов. Шутка ли, если уже в этом возрасте он начнёт сочинять и ставить оперы? Нужно во что бы то ни стало помешать постановке «Притворной простушки».
Те самые композиторы, которые недавно ещё восхищались чудо-ребенком, теперь пустили в ход сложный механизм закулисной интриги. Ссылаясь на мнение приезжих итальянских маэстро, они утверждали, что маленький Моцарт пишет музыку не сам. Вся затея с заказом оперы двенадцатилетнему мальчишке - сплошная мистификация и обман. Это хитрый зальцбургский органист сочиняет вместо сына, выдавая свою работу за творчество ребенка, с целью сделать тому карьеру!
Леопольд Моцарт был вне себя от досады и негодования... Генеральная репетиция так и не состоялась. Дирекция театра отказалась заплатить обещанные за оперу 100 дукатов. Поражение было полное.
Зато 5 января 1769 года в доме доктора Месмера силами певцов-любителей состоялась постановка маленькой комической оперы Вольфганга «Бастиен и Бастиенна». Произведение это пленило всех очаровательной мелодичностью, близостью к интонациям австрийской народной песни. А по возвращении Вольфганга в Зальцбург архиепископ, живо принимавший к сердцу его успехи и огорчения, приказал музыкантам своей капеллы разучить оперу «Притворная простушка».
Опера эта и теперь ставится в Зальцбурге. Произведение двенадцатилетнего мальчика слушают многочисленные туристы, приезжающие посетить Зальцбург - город Моцарта».
Попова Т.В., Зарубежная музыка XVIII и начала XIX века, М., «Просвещение» 1976 г, с. 121-122.