Окружение ТЛ как Внешние обстоятельства
Окружение ТЛ как Внешние обстоятельства
Художественная прозаЛитературные произведения о творческих возможностях человека
X
Ромен Роллан: Жан Кристоф – зависть родной cемьи к творческой личности
«Лихорадочные, тревожные годы! Ни минуты покоя, ни передышки - ничего, что бы отвлекало от отупляющей работы. Ни детских игр, ни юношеских дружб; да и как бы он стал играть, где бы нашел друзей? Когда? В послеобеденные часы ребятишки бегали, развлекались, гуляли, а Кристоф, нахмурив от напряжения лоб, сидел перед своим пюпитром в пыльном, плохо освещённом зале, темневшем позади оркестра. Вечером, когда другие дети, набегавшись, уже сладко спали, он всё ещё сидел на стуле, согнувшись, точно старичок, усталый и сонный.
И никакой близости с братьями. Младшему, Эрнсту, шёл уже двенадцатый год; это был настоящий маленький бездельник, порочный и дерзкий на язык мальчишка, который целые дни носился с такими же, как он, сорванцами и перенял от них не только малопохвальные повадки, но и такие дурные привычки, о которых Кристоф, по своей наивности, даже не подозревал; обнаружив как-то порочные наклонности брата, он оцепенел от ужаса. Средний, Рудольф, любимец дяди Теодора, с юных лет решил посвятить себя Коммерции. Он любил во всём порядок, отличался спокойным, но скрытным нравом. Он ставил себя неизмеримо выше Кристофа и не признавал авторитета старшего брата, хотя и находил в порядке вещей есть его хлеб. К рассказам Мельхиора о странностях Кристофа он присовокуплял ещё шуточки дяди Теодора и охотно их повторял. Младшие братья не любили музыки, а Рудольф, подражая дяде, делал вид, что презирает музыкантов. Надзор и вечные нравоучения Кристофа, который всерьёз взял на себя роль главы семьи, до смерти надоедали обоим мальчикам; они попробовали было поднять бунт, но Кристоф во всеоружии пары здоровых кулаков и в сознании своей правоты живо привёл их к повиновению. И всё же мальчики вертели старшим братом. Злоупотребляли его доверчивостью, расставляли ловушки, в которые Кристоф неизменно попадался, выманивали у него деньги, бесстыдно врали прямо в глаза, а за глаза издевались над ним. Добродушного Кристофа нетрудно было провести; он так изголодался по любви, что одно ласковое слово могло утишить приступ самого бешеного гнева. Он прощал мальчикам все их прегрешения за малейшее проявление любви, но однажды доверчивости Кристофа был нанесён тяжелый удар. Из соседней комнаты он услышал, как братья хохочут над его глупостью, - в ответ на их лицемерные поцелуи он растрогался чуть не до слёз и отдал подаренные герцогом золотые часы, на которые оба уже давно зарились. Кристоф презирал и Эрнста и Рудольфа и тем не менее постоянно оказывался в дураках, - так неистребима была в нём потребность верить и любить. Впрочем, он сам это знал и в приступе бешенства, обнаружив очередной обман братьев, нещадно осыпал их тумаками. А назавтра он снова попадался на удочку.
Но самое тяжёлое испытание было ещё впереди. Соседи услужливо донесли Кристофу, что отец плохо о нём отзывается. Сначала Мельхиор гордился успехами Кристофа и всюду ими хвастался, но затем поддался постыдной слабости - стал завидовать сыну и старался, как мог, его опорочить. Это было донельзя глупо, и странно было бы даже на него сердиться. Презирать - и то не стоило. Разве только молча пожать плечами: ведь Мельхиор не знал, что творит, и к тому же озлобился от вечных неудач. Вот Кристоф и молчал: он боялся, что не выдержит и выскажет отцу в глаза жестокую правду; но сердце у него изнывало от боли. Ох, эти грустные вечерние сборища! Семья за ужином, настольная лампа освещает скатерть в пятнах, слышатся плоские шутки, громкое чавканье, а вокруг стола сидят существа, которых Кристоф презирает, жалеет и любит. Всё-таки любит! Только с мамой, славной мамой, Кристофа связывала взаимная нежность. Но Луиза, набегавшись за день, уставала не меньше сына. К вечеру она окончательно выдыхалась, почти ничего не говорила и после ужина засыпала прямо на стуле, уронив на колени чулок, который собралась было заштопать. Мама была такая добрая и поровну делила привязанность между мужем и тремя своими мальчиками; всех их она любила одинаково. Но Кристоф при всём желании не мог найти в ней того поверенного своих чувств, в котором он так нуждался.
Потому-то он и замкнулся в себе. Целыми днями он молча, с какой-то яростью выполнял свои однообразные и утомительные обязанности; но подобный образ жизни чреват опасностями, особенно для подростка в переходном возрасте, когда организм так чувствителен и так бессилен против любого разрушительного воздействия и когда гак легко искалечить ребенка на всю жизнь. Естественно, что всё это отражалось на здоровье Кристофа. От своих предков он унаследовал мощное сложение, крепкое, здоровое, без изъянов тело. Но могучий организм бывает особенно уязвим для недугов, которым прокладывает дорогу чрезмерная усталость и преждевременные заботы.
С самого нежного возраста у Кристофа наблюдалось серьёзное нервное расстройство. Когда он был ещё совсем крошкой, с ним при малейшем раздражении случались обмороки, приступы рвоты, в семь-восемь лет, когда начались его выступления в концертах, он стал плохо и беспокойно спать: что-то говорил во сне, кричал, смеялся, плакал, и это болезненное состояние возобновлялось всякий раз, когда что-нибудь cлишком волновало мальчика. Потом начались мучительные головные боли - то словно стягивало обручем затылок и виски, то сдавливало, как свинцовым колпаком, всю голову. Да и с глазами дело обстояло неважно: временами будто иголки впивались в зрачки, Кристоф на несколько секунд терял зрение, не мог даже читать. Нездоровое, скудное, да к тому же нерегулярное питание разрушило его луженый желудок […]
Родные вызывали в нём неприязненнее чувство. Он не мог больше видеть их лица, их жесты, слушать их несносные разговоры - все те же глупые разговоры, которые велись вчера, велись позавчера, велись тогда, когда она ещё была здесь. Они продолжали жить обычной своей жизнью, словно и не совершилось рядом с ними ни с чем не сравнимого несчастья. И город тоже не подозревал о муках Кристофа. Люди шли куда-то по своим делам, - шли смеющиеся, шумные, озабоченные; всё так же пели сверчки, всё так же безоблачно было небо. Кристоф ненавидел их; ему казалось, что он не выдержит этого всепоглощающего эгоизма. Но сам Кристоф был большим эгоистом, чем все эгоисты вместе взятые. Он теперь ничем не дорожил. Куда исчезла былая доброта! Былая любовь к людям!»
Ромен Роллан, Жан-Кристоф / Собрание сочинений в 14-ти томах, Том 3, М., «Государственное издательство художественной литературы», 1955 г., с. 164-165 и 235.
