Ромен Роллан: цель написания романа «Жан Кристоф»

«Я хочу изложить здесь некоторые мысли, побудившие меня начать и довести до конца среди окружавшего меня в Париже равнодушного или иронического молчания эту обширную поэму в прозе, ради которой, не считаясь ни с какими материальными препятствиями, я решительно порывал со всеми условностями, утвердившимися во французской литературе. Успех мало меня интересовал. Дело было не в успехе. Дело было в том, чтобы повиноваться внутреннему велению. На половине моей длинной дороги, в заметках для «Жан-Кристофа», я нахожу следующие, относящиеся к декабрю 1908 года, строки:

«Я пишу не литературное произведение. Я пишу символ веры».

Когда веришь, то действуешь, не заботясь о результатах. Победа или поражение - не все ли равно? «Делай, что должен делать!..»

Обязательство, которое я взял на себя в «Жан-Кристофе», состояло в том, чтобы в период морального и социального разложения Франции пробудить дремлющий под пеплом духовный огонь. А для этого, прежде всего надо было вымести накопившиеся пепел и мусор.  Противопоставить Ярмаркам на площади, лишающим нас воздуха и света, маленький легион отважных душ, готовых на все жертвы и свободных от каких бы то ни было компромиссов. Мне хотелось собрать их на клич какого-нибудь героя, который стал бы их вождём. И для того, чтобы этот герой существовал, мне надо было его создать.

К такому вождю я предъявлял два следующих основных требования:

1. Он должен смотреть на всё глазами свободными, ясными и искренними, как у тех детей природы, - у тех «деревенщин», которых Вольтер и энциклопедисты переносили в Париж, чтобы высмеивать через их наивное восприятие всё смешное и преступное в современном обществе. Мне нужна была такая обсерватория: два открытых глаза, чтобы видеть и судить Европу наших дней.

2. Но видеть и судить - только первый шаг. Нужно дерзать и быть самим собой - дерзать высказывать то, что думаешь, и претворять это в действие. Высмеять может и «простак» XVIII века. Но его мало для нынешней суровой битвы. Мне был нужен герой.

Я дал своё определение «героя» в предисловии к моей книге «Жизнь Бетховена», современнице первых шагов «Жан-Кристофа». Я называю героями «не тех, кто побеждал мыслью или силой. Я называю героем лишь того, кто был велик сердцем». Расширим это понятие! «Сердце» - не только вместилище чувств; я разумею под ним великое царство внутренней жизни. Герой, владеющий им и опирающийся на эти стихийные силы, способен противостоять целому миру врагов.

Когда я стал представлять себе героя, передо мной вполне естественно возник образ Бетховена. Ибо в современном мире и у народов Запада Бетховен является одним из исключительных художников, соединяющим в себе, вместе с творческим гением - властелином огромного духовного царства - гений сердца, родственного всему человеческому.

Но пусть остерегутся видеть в Жан-Кристофе портрет Бетховена! Кристоф - не Бетховен. Он некий новый Бетховен, герой бетховенского типа, но самобытный и брошенный в другой мир, в мир, в котором мы живем. Исторические аналогии с боннским музыкантом сводятся к некоторым чертам семейной обстановки Кристофа в первом томе - «Заря». Если я стремился к этим аналогиям в  начале произведения, то лишь для того, чтобы показать бетховенскую родословную моего героя и увести его корни в прошлое прирейнского Запада; я окутал дни раннего его детства атмосферой старой Германии - старой Европы. Но едва побег вышел из-под земли, его окружает уже сегодняшний день, и сам он, весь целиком, один из нас - героический представитель нового поколения, переходящего от одной войны к другой: от 1870 года к 1914 году. Если мир, в котором он вырос, растерзан и разгромлен разыгравшимися с тех пор грозными событиями, я имею все основания думать, что дуб Жан-Кристофа устоял; буря могла сорвать с дерева несколько веток, но ствол не пошатнулся. Об этом говорят каждый день птицы, которые, ища на нём прибежища, слетаются к нему со всех концов света. Особенно поразителен тот факт, - превзошедший все мои надежды в пору создания моего произведения, - что ни в одной стране земного шара Жан-Кристоф теперь уже не чужеземец. Из самых отдалённых стран, от самых различных народов - из Китая, Японии, Индии, обеих Америк, от всех европейских народностей стекались ко мне люди, говорившие: «Жан-Кристоф - наш. Он - мой. Он - мой брат. Он - я сам...»

И это доказывает мне, что вера моя правильна и цель моих усилий достигнута. Ибо в начале моей работы (в октябре 1893 года) я набросал такие строки:

«Всегда показывать Единство человечества, в каких бы разнообразных формах оно ни проявлялось. Это должно быть первой задачей искусства, равно как и науки. Это - задача  «Жан-Кристофа».

Ромен Роллан, Послесловие к русскому изданию 1931 г. / Собрание сочинений в 14-ти томах, Том 6, М., «Государственное издательство художественной литературы», 1956 г., с. 373-375.

 

Постановка проблемы «В чём смысл жизни?» с помощью понятия «переход к надсистеме»