Раннее развитие Внутреннего мира...
Раннее развитие Внутреннего мира (часто из-за Внешних ограничений)
Художественная прозаЛитературные произведения о творческих возможностях человека
X
Ромен Роллан: Жан Кристоф – пробуждение таланта
«Шум реки... Звон колоколов... В самых ранних воспоминаниях, в далях времени, в любой час, вызванный из прошлого, - эти два столь знакомых звучных голоса поют Кристофу...
Ночь. Ребёнок дремлет... Тускло белеет окно... Слышен гул реки. В тишине её мощный голос покрывает всё; он властвует над всеми живыми существами. То он укачивает их сон и сам словно засыпает под шелест бегущих волн. То вдруг он нарастает, в нём слышится злоба, это вой разъяренного зверя, готового броситься и укусить. Потом рёв утихает; теперь это нежнейший лепет, серебристые звуки, словно чистый перезвон колокольцев. словно детский смех, тихое пение, танцующая музыка. Великий материнский голос, не умолкающий никогда! Он баюкает Кристофа, как баюкал в прошедших веках, от колыбели до гриба, те поколения, что жили до него; он вливается в мысли ребенка, заполняет его сны, овевает его своими текучими гармониями; и они будут веять над ним и тогда, когда он заснёт последним сном на маленьком кладбище высоко над Рейном...
Колокола... А, уже заря! Они перекликаются тягуче и чуть-чуть грустно, ласковые, спокойные. Стоит прозвучать их медлительным голосам, и перед Кристофом встаёт сонм грез, грез о прошлом - желания, надежды, тоска по умершим, которых он никогда не видел и не знал, и, однако, он - это они, ибо он жил в них и они воскресают и нём. Целые века воспоминаний дрожат в этих созвучиях. Сколько слёз, сколько празднеств! И когда в тесной запертой комнате он внимает перекличке колоколов, ему кажется, что над ним в светлом воздухе проходят широкие звучные волны, пролетают вольные птицы, проносится тёплый ветер. А в окно, улыбаясь, глядит уже кусочек голубого неба. Сквозь занавеску пробился луч солнца и упал на постель. И маленький мир, столь привычный для глаза ребёнка, всё, что он, пробуждаясь утром, видит из своей кроватки, всё, что он ценой таких усилий научился распознавать и называть по имени, для того чтобы подчинить себе, - все его царство внезапно озаряется. Вот стол, за которым едят; вот буфет, в котором Кристоф прячется играя; вот пол из каменных плиток, по которому он ползает; на стенах обои - их узоры корчат ему рожицы и рассказывают целые истории, то страшные, то смешные; а там часы с болтливым маятником, который, заикаясь, торопливо бормочет какие-то слова, понятные одному Кристофу. Чего только нет в этой комнате! Кристоф всего ещё и не знает. Каждое утро он отправляется в путешествия, исследуя эту подвластную ему Вселенную, ибо всё здесь принадлежит ему. Ничто ему не безразлично, все одинаково важно: и человек и муха; всё живёт: кошка, стол, огонь в печке, пылинки, вьющиеся в солнечном луче. Комната - это целая страна; один день - это целая жизнь. Как не заблудиться среди таких необъятных просторов! Мир так велик! Кристоф совсем затерялся в нём. И эти огромные фигуры, шагающие ноги, взмахи рук, движение, шум, какой-то непрестанный вихрь вокруг него!.. Он устал, глаза слипаются, он засыпает. Сладкий, глубокий сон находит на него внезапно, когда и где угодно, на коленях ли у матери или под столом, где он любит прятаться... Как хорошо ему! Как всё хорошо!..
Эти первые дни шумят в его воспоминаниях, как листва на ветру, как волнующаяся нива, по которой пробегают огромные тени от облаков...
Тени рассеиваются, солнце проникает в чащу. Кристоф начинает находить свою тропу в лабиринте дней.
Утро... Отец и мать спят. Сам он лежит в своей кроватке и смотрит, как полосы света пляшут на потолке. До чего занятно! Можно глядеть без конца. И вдруг он смеётся - звонким детским смехом, от которого радуется сердце у всякого, кто его слышит. Мать наклоняется над ним:
- Чему ты, дурачок?
В ответ он смеется ещё громче, оп смеется уже нарочно, потому что теперь у него есть слушатель... Мама делает строгое лицо, прикладывает палец к губам: не разбуди отца! Но её усталые глаза тоже невольно смеются. Мать и дитя перешептываются... Вдруг сердитое ворчание отца. Мама скорее поворачивается спиной к Кристофу, словно нашалившая девочка, притворяется спящей. Кристоф ныряет под одеяло; он лежит, затаив дыхание... Немая тишина... Немного погодя головёнка его опять высовывается из-под одеяла. На крыше скрипит флюгер. Из водосточной трубы мерно падают капли. Звонят к заутрене. Когда ветер с востока, слышно, как на том берегу, где-то далеко-далеко, откликаются колокола деревенских церквей. На поросшей плющом стене стая воробьев поднимает отчаянную возню, и, как в толпе играющих детей, средь общего гама выделяются одни и те же три-четыре особо пронзительных голоска. На трубе воркует голубь. Все эти звуки баюкают Кристофа. Он и сам начинает напевать, сперва тихонько, потом погромче, потом совсем громко, пока снова не раздаётся гневный окрик отца:
- Да замолчишь ли ты, осёл! Вот погоди, я встану - надеру тебе уши!
Кристоф опять скрывается под одеялом! Он не знает, смеяться ли ему или плакать. Он напуган и обижен, но вдруг прыскает со смеху - ему так живо представился осёл, с которым его только что сравнили! Притаившись в кроватке, он пробует подражать ослиному крику. И получает за это несколько увесистых шлепков. Он плачет, плачет горько, безутешно. Что он такого сделал? Ему так хочется смеяться, двигаться. А ему запрещают даже пошевельнуться. Эти взрослые только и делают, что спят! Когда же можно будет наконец вставать?..
Однажды он не выдержал. На улице мяукнула кошка или залаяла собака, там что-то случилось, наверно, страшно интересное! Он спрыгнул с кроватки и, неловко топоча ножонками, устремился к двери - выйти на лестницу, посмотреть! Но дверь оказалась запертой. Он вскарабкался на стул, чтобы её открыть. И вдруг всё с грохотом обрушилось, он больно ушибся, расплакался, и в довершение всего его отшлепали. Вечно его за что-нибудь шлёпают...
Вот Кристоф в церкви, с дедушкой. Ему скучно и вообще как-то не по себе. Двигаться ему не велят, а сидящие кругом люди то вдруг все разом произносят какие-то непонятные слова, то опять умолкают. Лица у них торжественные и строгие, совсем не такие, как всегда. Кристоф робко их разглядывает. Рядом сидит их соседка, старушка Лина; вид у неё такой, будто она сердится; даже дедушка иногда кажется совсем чужим. Кристофу немножко страшно. Потом он привыкает и пробует хоть чем-нибудь развлечься. Он раскачивается взад и вперёд, запрокидывает голову и смотрит в потолок, корчит гримасы, дергаёт дедушку за рукав, разглядывает плетёное сиденье стула и пытается пальцем проколупать в нём дырочку, прислушивается к щебету птиц и зевает во весь рот.
Вдруг - водопад звуков: заиграл орган. Холодок пробегает по спине Кристофа. Он поворачивается на стуле, опирается подбородком на спинку и слушает, притихнув. Он не знает, что это за звуки, откуда, что они значат: что-то сверкает, кружится, ничего не разберёшь. Но ему хорошо. Как будто и не сидел целый час на жестком, неудобном стуле в старом, унылом здании. Кажется, что паришь в воздухе, словно птица; и, когда волна звуков прокатывается по всей церкви, заполняя своды, ударяясь в стены, она подхватывает Кристофа, бросает его ввысь, несёт, точно на крыльях... Как хорошо! Какая свобода, какое солнце! Кристоф засыпает...
Дедушка недоволен им. Он говорит, что Кристоф не умеет вести себя в церкви».
Ромен Роллан, Жан Кристоф / Избранное, М., «Детская литература», 1978 г., с. 34-37.
