Порча соц. движения
Порча социального движения
Деградация групп, прослоек, тусовокДеградация групп, прослоек, тусовок
X
Деградация коммунистического движения по Миловану Джиласу
«Развитию коммунизма присуща и логика и последовательность.
Если сравнивать Маркса и Ленина, то первый - в большей мере человек науки - отличался и более высокой степенью объективности. Ленин - это прежде всего великий революционер, сформировавшийся в условиях самодержавия, полуколониального русского капитализма и драки международных монополий за сферы влияния.
Опираясь на Маркса, Ленин пришёл к выводу, что материализм, если его рассматривать сквозь призму всемирной истории, занимал, как правило, позиции прогрессивные, а идеализм - реакционные. Вывод, надо сказать, не только односторонний, а стало быть - неточный, но и содействующий усугублению исключительности, и без того свойственной теории Маркса. Справедливости ради, следует признать, что первопричина здесь в недостаточно глубоком знании истории философии. Когда Ленин в 1908 году писал свой «Материализм и эмпириокритицизм», в нужной мере он ещё не был знаком ни с одним из великих философов античности или новейшего времени. Стремясь побыстрее расправиться с противниками, чьи воззрения препятствовали развитию его партии, он попросту отбрасывал всё, что не совпадало с революционными взглядами Маркса. Любое противоречие классическому марксизму было для него априори ошибкой, безделицей, лишённой всяких достоинств.
Так что в этом смысле его труды - образец страстной, логичной и убедительной догматики. Ощутив, что материализм в истории всегда практически являлся идеологией революционных, мятежных социальных движений, Ленин остановился на одностороннем выводе, что материализм и в принципе (в том числе применительно к изучению законов развития человеческого мышления) прогрессивен, а идеализм - реакционен. Пойдя далее, Ленин смешал форму и метод с содержанием и степенью научности любого открытия. Сам факт, что кто-то придерживается идеалистических взглядов, был ему достаточен для полного забвения как реальных заслуг человека, так и его вклада в науку. Политическую нетерпимость к собственным противникам он распространил на всю историю человеческой мысли.
Британский философ Бертран Рассел, с симпатией встретивший Октябрьскую революцию, уже в 1920 году точно выявил квинтэссенцию ленинского, то есть коммунистического догматизма:
«Существует между тем иной аспект большевизма, к которому у меня есть принципиальные возражения. Большевизм - это не только политическая доктрина: он ещё и религия - со стройной догмой и ангажированными священными книгами. Желая доказать что-то, Ленин при малейшей возможности цитирует тексты Маркса и Энгельса. Настоящий коммунист - это не человек, лишь разделяющий убеждение, что земля и капитал должны быть общей собственностью, а вся произведенная продукция распределена по возможности справедливее. Это и человек, принимающий известное число готовых догматических постулатов (таких, как философский материализм, например), которые в принципе могут соответствовать истине, но с научной точки зрения бесспорно доказанной истиной не являются. В мире уже со времен Возрождения отказались считать бесспорным то, что объективно даёт повод для сомнения; принят подход с позиций конструктивного и плодотворного скептицизма, представляющий собой взгляд науки. Убежден, что научный подход архиважен для человечества. Если бы некая более справедливая экономическая система могла быть создана ценой отказа от свободного исследования и возвращения в интеллектуальную темницу средневековья, я счёл бы такую цену слишком высокой. Впрочем, нельзя отрицать, что догматизм на какое-то короткое время способен содействовать борьбе».
Но так было во времена Ленина.
Не обладая ленинскими знаниями и глубиной мысли, Сталин далее «развил» его теорию. Внимательный исследователь открыл бы, что этот человек, которого Хрущёв по сей день держит за «первейшего марксиста» своего времени, не прочёл даже «Капитала», самого что ни на есть основополагающего произведения Марксизма. Практик да мозга костей и одновременно крайний догматик, он, строя свой «социализм», не нуждался в экономических разработках Маркса. Не узнал он ближе и ни одного философа, Гегеля же отрекомендовал «дохлым псом» и целиком свел его к «реакции прусского абсолютизма на Французскую революцию». Вместе с тем он отлично знал Ленина, постоянно искал в нем опору - чаще даже, чем сам Ленин в Марксе. Сталин и других писателей цитировал по Ленину. Единственно, в чем он разбирался солиднее, была политическая история, особенно русская, к сильным его сторонам относится и великолепная память.
Большего Сталину для его амплуа не требовалось. Всё, несовпадавшее с его желаниями и пониманием, все, выходившее за их рамки, он объявлял «враждебным» и запрещал. Эти три личности - Маркс, Ленин, Сталин - разнятся не только как люди, стилистика у них тоже разная.
В революционере Марксе было что-то от традиционного добряка-профессора, стиль в том числе - барочно-живописующий, раскрепощённый, полный олимпийского остроумия. Ленин - как бы сама революция; стиль его искромётен, остр, логичен. Сталин собственное могущество считал воплощением и пределом людских чаяний, а собственную мысль - вершиной доступного человеческому мышлению. Его стиль бесцветен, монотонен, но, однако, в упрощенной своей логичности и догматичности - убедителен как для «посвящённых», так и для простых смертных. Простота эта сродни лапидарности текстов отцов церкви, что объясняется не столько богословской юностью Сталина, сколько с зеркальной точностью отражёнными в нём примитивизмом условий и полной «задогматизированностью» коммунистического мышления. Нет в сталинских наследниках суровой внутренней гармонии, присущей «вождю народов», его догматической силы, убеждённости. Посредственности во всём, они обладают предельно обостренным чувством реальности. Неспособные строить новые системы, выдвигать незатасканные идеи, они зато ещё как способны (именно благодаря развитому «бюрократическому инстинкту», т.е. обострённому нюху на жизненную реальность) преградить новому дорогу или, что тоже вполне годится, вообще удушить его.
Так выглядит эволюция догматики и исключительности в коммунистической идеологии. «Дальнейшее развитие марксизма» с упрочением нового класса привело, таким образом, к господству не только единственной идеологической схемы, но и образа мыслей одного человека (группы олигархов), а с этим - к духовному упадку и оскудению самой идеологии. Одновременно росла нетерпимость к любым иным концепциям, к человеческой мысли вообще. Сила воздействия этой идеологии и её относительная жизненность обратно пропорциональны «физическому усилению» личностей, выступающих её носителями.
Становясь все «одноколейное», нетерпимее, современный коммунизм производит всё больше полуистин и прикрывается ими же всё чаще. На первый взгляд, некоторые его стороны могут показаться похожими на правду. Но он насквозь пропитан ложью. Его полуистины - чрезмерные, искривленные до извращенности, - окончательно теряют подвижность и полностью тонут во лжи по мере подчинения вождям всей жизни общества, включая, разумеется, и саму коммунистическую теорию […]
Советский коммунизм, наиболее длительный и развитой, миновал к настоящему моменту три фазы. То же в большей или меньшей степени касается других стран, где коммунизм «у руля». Исключая Китай: там коммунизм пребывает ещё главным образом во второй фазе - упрочивает позиции.
Три фазы: коммунизм революционный, догматический и недогматический. В общих чертах им соответствуют главные лозунги, задачи и знаменосцы революции: взятие власти - Ленин; «социализм», или созидание системы, - Сталин; «законность», или стабилизация системы, - «коллективное руководство».
Тут важно видеть, что фазы эти не только не имеют строго очерченных границ, но и каждая отдельная содержит в себе общие элементы. Уже ленинский период был полон догматизма, уже там началось «строительство социализма», а что касается Сталина, то он не отрекся от революции и по-прежнему игнорировал догмы, мешавшие созиданию системы. Да и сегодняшний недогматический коммунизм таковым является лишь условно: догма ему не повод для отказа от практической выгоды, самой мизерной, и, с другой стороны, в погоне за той же выгодой он будет беспощадно преследовать малейший намек на сомнение в истинности и чистоте догмы».
Милован Джилас, Новый класс / Лицо тоталитаризма, М., «Новости», 1992 г., с. 280-283 и 319-320.