Россия (СССР)
Русский граф, писатель, драматург. Внучка – писательница Т.Н. Толстая.
Начинал как поэт.
В 1919 году уехал из страны, а в 1923 году вернулся в СССР.
«В Советской России игра Толстого с маской «графа» становится двусмысленной, как медная дощечка на его двери (1918): «Гр. А. Н. Толстой» - для одних граф, а для других гражданин. В 30-е годы спектакль принимает неожиданный оборот. На VIII Всероссийском съезде советов (1936) всесильный В. Молотов недаром шутил: «Передо мной выступал всем известный писатель А.Н. Толстой. Кто не знает, что это бывший граф А. Толстой? А теперь? Один из лучших и один из самых популярных писателей земли советской - товарищ Алексей Николаевич Толстой. В этом виновата история. Но перемена-то произошла в хорошую сторону. В этом согласны мы с самим А. Н. Толстым».
Свердлов М.И., По ту сторону добра и зла. Алексей Толстой: от Буратино до Петра, М., «Глобулус»; «ЭНАС», 2004 г., с. 20.
«Алексей Толстой занял после Горького место патриарха советской литературы. Он был усыпан всеми мыслимыми и немыслимыми почестями, стал академиком, получил рядом с горьковским дворцом на Малой Никитской и свой персональный «флигелёк». Сталин ласково называл его: «Наш советский граф».
Ваксберг А. И., Гибель Буревестника. М. Горький: последние двадцать лет, М., «Терра-Спорт», 1999 г., с. 391.
«Писатель И.Н. Никитин вспоминал: «Я никогда его не видел без работы. Он работал даже тогда, когда впервые серьёзная и опасная болезнь настигла его. Это было за несколько лет до его переезда в Москву. С ним случилось что-то вроде удара. Боялись за его жизнь. Но через несколько дней, лежа в постели, приладив папку у себя на коленях, как пюпитр, он уже работал над «Золотым ключиком», делая сказку для детей. Подобно природе, он не терпел пустоты. Он уже увлекался.
- Это чудовищно интересно,- убеждал он меня. - Этот Буратино... Превосходный сюжет! Надо написать, пока этого не сделал Маршак.
Он захохотал. В этом желании прикоснуться ко всему, успеть всё была какая-то пленяющая творческая жадность...»
Бунатян Г.Г., Город муз: литературные памятные места города Пушкина, Л., «Лениздат», 1987 г., с. 193.
В 1937 А.Н. Толстой побывал в Париже в командировке. Вот как описывает эту встречу его приятель:
«Пойми меня, - продолжал он, - я иногда чувствую, что испытал, на нашей дорогой родине, какую-то психологическую, или - скорее - патологическую деформацию. Но знаешь ли ты, что люди, родившиеся там в 1917-м году, год знаменитого Октября, и которым теперь исполнилось 20 лет, для них это отнюдь не «деформация», а самая естественная «формация»: советская формация... И так как мы смеялись, хотя, в сущности, смеяться здесь было не над чем, мы решили, что час возвращения домой ещё не наступил. Я направил машину на Монпарнас и остановил её перед ночным кабаре «Жокей». Так как там не было водки, мы пили коньяк. Толстой становился всё более весел, у него никогда не было «грустного вина».
- Я циник, - смеялся он, - мне на все наплевать! Я - простой смертный, который хочет жить, хорошо жить, и всё тут. Моё литературное творчество? Мне и на него наплевать! Нужно писать пропагандные пьесы? Чёрт с ним, я и их напишу! Но только - это не так легко, как можно подумать. Нужно склеивать столько различных нюансов! Я написал моего «Азефа», и он провалился в дыру. Я написал «Петра Первого», и он тоже попал в ту же западню. Пока я писал его, видишь ли, «отец народов» пересмотрел историю России. Пётр Великий стал, без моего ведома, «пролетарским царём» и прототипом нашего Иосифа! Я переписал заново, в согласии с открытиями партии, а теперь я готовлю третью и, надеюсь, последнюю вариацию этой вещи, так как вторая вариация тоже не удовлетворила нашего Иосифа. Я уже вижу передо мной всех Иванов Грозных и прочих Распутиных реабилитированными, ставшими марксистами и прославленными. Мне наплевать! Эта гимнастика меня даже забавляет! Приходится, действительно, быть акробатом. Мишка Шолохов, Сашка Фадеев, Илья Эренбурги - все они акробаты. Но они - не графы! А я - граф, чёрт подери! И наша знать (чтоб ей лопнуть!) сумела дать слишком мало акробатов! Понял? Моя доля очень трудна...
- Что это? Исповедь или болтовня? - спросил я.
- Понимай, как хочешь, - ответил Толстой.
Мы опять смеялись, хотя, в сущности, смеяться было не над чем. Джаз звенел, трещал, галдел... Болтовня продолжалась. Я спросил, что представляет собой «любимый отец народов»?
- Великий человек! - усмехнулся Толстой, - культурный, начитанный! Я как-то заговорил с ним о французской литературе, о «Трёх мушкетёрах». «Дюма, отец или сын, был единственным французским писателем, которого я читал», - с гордостью заявил мне Иосиф. «А Виктора Гюго?» - спросил я. «Этого я не читал. Я предпочел ему Энгельса», - ответил отец народов. - Но прочёл ли он Энгельса, я не уверен, - добавил Толстой».
Анненков Ю.П., Дневник моих встреч, М., «Захаров», 2001 г., с. 377-378.
«Знаменитый призыв «За Родину, за Сталина!», с каким шли на смерть солдаты Великой Отечественной, придумал Алексей Толстой. В 1939 году в газете «Правда» появилась статья с таким названием. «У него, - писал в ней Толстой, - нет особых требований или особых привычек. Он всегда одет в полувоенный, просторный, удобный костюм. Курит тот же табак, что и мы с вами. Но для тех, для кого он мыслит и работает, он хочет побольше всего и получше, чтобы вкусы и требования росли у нас вместе с культурой и материальным благосостоянием. Он всегда весел, остроумен, ровен и вежлив. […] Сталин - это сила, которая сражается за новую жизнь и творит её, это сила, неизмеримо превосходящая все капиталистические банки, вместе взятые, всю полицейско-провокаторскую систему буржуазного порабощения, всё вооружение, накапливаемое капитализмом».
Варламов А.Н., Алексей Толстой, М., «Молодая гвардия», 2006 г., с. 501.
В СССР «Ежедневно Алексей Толстой садился за рабочий стол и с утра работал до пяти или шести вечера с перерывом на обед и небольшой отдых. Стоило же ему взяться за пьесу, как и такой напряженный распорядок нарушался, приходилось работать день и ночь, отказывая себе и во встречах с друзьями, и в чтении: в эти четыре-пять недель он жил только одним повышенным настроением, проигрывая вместе со своими персонажами от начала до конца все реплики, ходил по кабинету, отрабатывая жесты, интонацию, мимику. В эти дни он очень боялся расплескать в себе то особое ощущение театра, которое давало неповторимое единство чувства и фантазии, а без этого лучше не браться за пьесу. Он не стеснялся, как другие, произносить фразы вслух. Только первое время было стыдно перед домашними, а потом все привыкли. Поэтому из его кабинета частенько то доносилось завывание на разные голоса, то слышался нарочито благородный авторский голос, то какой-то женский писк, то отвратительным развязным голосом произносит свои фразы какой-нибудь явно отрицательный персонаж. В каждого героя Толстой старался на какое-то мгновение переселиться и одновременно прислушаться сторонним ухом к произносимым фразам; разговаривать с призраками и бегать по рабочей комнате. А набегавшись, садился за стол и торопливо набрасывал пером только что сыгранное, потом садился за машинку и отстукивал продуманное, снова и снова переделывая, казалось бы, уже найденное. И снова размышления вслух и ходьба по кабинету, пока дальнейшее не прояснится. Он принадлежал к тем писателям, которые, садясь за стол, только в общих чертах знали, о чём они будут писать: детально разработанный план ему казался чем-то вроде прокрустова ложа, чем-то вроде железного каркаса, способного зажать его творческую фантазию. Не раз он в таких случаях вспоминал Леонида Андреева, который рассказывал, как он подробнейшим образом составлял план, вплоть до детализации отдельных глав, а потом только записывал продуманное таким образом в четыре-пять ночей».
Петелин В.В., Жизнь Алексея Толстого. «Красный граф», М., «Центрополиграф», 2001 г., с. 646.
Регистрация на конференц
Страница конференции во ВКонтакте: 
