«Я начал писать стихи в возрасте десяти лет. В яркий солнечный день они возникли, сразу два стихотворения, одно о зиме, другое о лете. Это было в родной моей усадьбе Гумнищи, Шуйского уезда, Владимирской губернии, в лесном уголке, который до последних дней жизни буду вспоминать как райское, ничем не нарушенное радование жизнью. Но первые мои стихи были встречены холодно моей матерью, которой я верил более чем кому-либо на свете, и до шестнадцати лет я больше не писал стихов. Опять придя, опять стихи возникли в яркий солнечный день, во время довольно долгой поездки среди густых лесов. Стихи плясали в моей душе, как стеклокрылые стрекозы-коромысла, и я сразу мысленно написал с десяток стихотворений и читал их вслух моей матери, которая ехала на тройке вместе со мною и которая на этот раз смотрела на меня после каждого стихотворения восхищёнными, такими милыми глазами.
Из всех людей моя мать, высокообразованная, умная и редкостная женщина, оказала на меня в моей поэтической жизни наиболее глубокое влияние. Она ввела меня в мир музыки, словесности, истории, языкознания. Она первая научила меня постигать красоту женской души, а этою красотою - полагаю - насыщено всё моё литературное творчество. Совсем иное сильное влияние - и, может быть, ещё более заветное - оказал на меня отец, необыкновенно тихий, добрый, молчаливый человек, ничего не ценивший в мире, кроме вольности, деревни, природы и охоты. Не сделавшись сам охотником - с ним, ещё в самом начальном детстве, я глубоко проник в красоту лесов, полей, болот и лесных рек, которых так много в моих родных местах.
Первые самые сильные воспоминания порядка литературного на меня оказали народные песни. Русские народные сказки, стихи Пушкина, Лермонтова, Баратынского, Кольцова, Никитина, Некрасова, немного позднее - Жуковского. Первая повесть, прочитанная мною на шестом году жизни, была какая-то полусказочная повесть из жизни океанийцев, но я помню лишь, что книжечка была тонкая и в синем переплете и в ней были картинки очень жёлтого цвета; одна картинка изображала коралловые острова, покрытые пальмами, - и я так ее запомнил, что, когда в 1912 году впервые увидел коралловые острова в Тихом океане, приближаясь к Тонга, Самоа и Фиджи, я вздрогнул и в каком-то запредельном свете почувствовал себя в усадьбе Гумнищи пятилетним ребёнком.
Кончая гимназию во Владимире-губернском, я впервые лично познакомился с писателем, - и этот писатель был не кто иной, как честнейший, добрейший, деликатнейший собеседник, какого когда-либо в жизни приходилось мне встречать, знаменитейший в те годы (1895-1896) повествователь Владимир Галактионович Короленко. Перед его приездом во Владимир, в гости к инженеру М.М. Ковальскому и его жене А.С. Ковальской, я дал А.С. Ковальской, по её желанию, тетрадь моих стихов для прочтения. Это были стихи, написанные мною главным образом в возрасте 16-17 лет. Она передала эту тетрадь Короленко. Он увёз её с собой и позднее написал мне подробное письмо о моих стихах. Он указал мне на мудрый закон творчества, который в ту пору юности я лишь подозревал, а он чётко и поэтически выразил так, что слова В.Г. Короленко навсегда врезались в мою память и запомнились чувством как умное слово старшего, которого должно слушаться. Он писал мне, что у меня много красивых подробностей, частностей, успешно ухваченных из мира природы, что нужно сосредоточивать своё внимание, а не гоняться за каждым промелькнувшим мотыльком, что никак не нужно торопить своё чувство мыслью, а надо довериться бессознательной области души, которая незаметно накопляет свои наблюдения и сопоставления, а потом внезапно всё это расцветает, как внезапно расцветает цветок после долгой невидной поры накопления своих сил.
Это золотое правило я запомнил и памятую ныне. Это цветочное правило нужно было бы ваятельно, живописно и словесно занести над входом в ту строгую святыню, которая называется - Творчество.
Чувство признательности велит мне сказать, что Владимир Галактионович кончил письмо свое ко мне словами: «Если вы сумеете сосредоточиться и работать, мы услышим от вас со временем нечто незаурядное». Нужно ли говорить, какой хлынул в моё сердце восторг и поток чаяний от этих слов Короленко.
Судьба дала мне много возможностей проверить мою решимость и моё упорство. Овладев ещё в молодости, в юности, языками немецким, французским, шведским, норвежским, итальянским, английским для радости чтения поэтов этих стран в подлиннике, я напечатал первую книгу стихов «Сборник стихотворений» в Ярославле в 1890 году. Она вызвала насмешки моих товарищей-студентов и той красивой Мелитты, во имя которой в этом же году я чуть не простился навсегда с Землей. Благословение моего вечера за это прекрасной Мелитте и моим товарищам. Когда на твою святыню посягают и близкие твои становятся твоими врагами, в душе, наделённой зачатками силы и дара, вырастает такая железная воля, вспыхивает такой неугасимый костёр, что малая силочка становится мощью, а застенчивый юноша начинает впервые понимать, что значат слова «обет», «одиночество», «инок», «рыцарь», «неприкосновенность».
Один, голодая, имея нравственную опору лишь в профессоре Николае Ильиче Стороженко, который гостеприимно принимал меня и руководил моими изучениями истории европейских литератур, я перевел, а Прянишников или, точнее, П.П. Кончаловский, напечатал книгу норвежского критика Г. Иегера о Генрике Ибсене, что был тогда наибольшим моим любимцем, с его «Быть самим собой». Цензура арестовала эту книгу и сожгла. Моё начало - пожар. Что ж, хорошая рама для поэтических зорь. Н.И. Стороженко, к коему чувства мои - сыновняя любовь и признательность, ибо он поистине спас меня от голода и как отец сыну бросил верный мост, выхлопотал для меня у К.Т. Солдатёнкова заказ перевести «Историю скандинавской литературы» Горна-Швейцера и, несколько позднее, двухтомник «История итальянской литературы» Гаспари.
Третьим другом моих первых шагов в литературе был наш великолепный москвич, знаменитый адвокат, князь Александр Иванович Урусов. Он напечатал мой перевод «Таинственных рассказов» Эдгара По и громко восхвалял мои первые стихи, составившие книжки «Под северным небом» и «В безбрежности», когда мои первые попытки создать стих, основанный на музыке, сделавшийся к концу 90-х и началу 900-х годов общепринятым в русской поэзии, вызвали весьма дружные взрывы смеха в так называемой критике и в кругах постно умствовавших московских и петербургских интеллигентов.
Я вспоминаю ласково ещё одного юного поэта тех дней (1894-1895), Валерия Брюсова. Его парадоксальность крепила и радовала мою собственную парадоксальность. Его огромная любовь к стиху и вообще художественному и умному слову меня привлекала к нему, и мы года три были друзьями-братьями.
Первые мои стихи были напечатаны в декабре или ноябре 1885 года в «Живописном обозрении». Но я кончал тогда гимназию, и классный наставник запретил мне печататься. Первое стихотворение, обратившее на имя моё внимание изрядное, был перевод поэмы Шелли «Мимоза», напечатанный в «Вестнике Европы».
Бальмонт К.Д., О русской литературе. Воспоминания и раздумья. 1892-1936, М., «Алгоритм», 2007 г., с. 15-18.
Приобщение к поэтическому творчеству как серия (!) встреч - случаи Е.А. Евтушенко