Прием художественной провокации по Р.Г. Виктюку

«Я очень верю, что ангел-хранитель всегда с тобой, если ты его слышишь и слушаешь. Может, поэтому у меня всё время была такая партизански-окопная жизнь, ставил спектакль в одном театре и успевал перебегать в другой, где меня ждали.

Пока кагэбисты бежали за мной, уже был в следующем окопе. У них не хватило ума бежать не за мной, а впереди, чтобы перекрыть дорогу.

В этой многолетней погоне случались невозможные курьёзы. Пришли высокие «культурные» и партийные чиновники принимать «Анну Каренину» в театре Вахтангова. Они переговаривались между собой, не подозревая, что я сижу рядом. А там на сцене были огромные зеркала. Они говорили: «Ну вот, наконец, этот режиссёр... - я был «этот», у меня фамилии не было, - ...понял прекрасно работу Ленина «Лев Толстой как зеркало русской революции». Спектакль приняли без обсуждения и все твердили: как вы прекрасно поняли, как хорошо марксизм-ленинизм освоили... Я эту работу не читал, я же не сумасшедший. А может быть, и был сумасшедшим, потому что позволял себе делать невозможные вещи.

Зная их тупость, необразованность, можно было сделать всё. В Ленинграде   ставил Гольдони «Льстец». Колыбель революции - эту же люльку трогать было нельзя, а я в неё залез и качался.

Я сказал переводчице, что мне нашли дневники Гольдони и перевели из них кусочки, и попросил её говорить, что это перевела она. Она, конечно, согласилась. И вот выходит Гольдони и читает речь Солженицына на вручении Нобелевской премии, а перед вторым актом пятнадцать минут звучал текст Синявского «Голос из хора». Другой век, другая страна - никто ничего не заподозрил, их чутьё тут отказывает. А чтобы отвести угрозу, я дамочке из местного Управления культуры - то ли лейтенанту, то ли майору - говорю, что вот решил включить стихотворением Гумилёва. Она: «Какой ты смелый! Мы им всем покажем!» На следующий день приходит начальство: «Откуда Гумилёв?! Кто разрешил?!!» Я показываю на дамочку - вот она разрешила. А она была хромоножка, и вдруг вскочила, как будто нога исправилась: «Я?!! Я - не разрешала!».

Когда во МХАТе я ставил «Украденное счастье» Ивана Франко, то не мог представить спектакль без музыки, которая имела отношение и к его, и к моей вере - греко-католической. Вера эта была запрещена коммунистами. Я попросил жену канадского посла, и она мне привезла записанную на магнитофонную пленку греко-католическую службу. Служба звучала на протяжении всего спектакля. На сдаче зам. министра культуры меня спросил: «Роман, а що це звучит за музыка?» Я без паузы ответил: «Чернивецкий хор». Он сказал: «Яки прекрасни украински голосы». Мало того, потом мы записали «Украденное счастье» на радио, и запрещённая служба звучала на весь СССР. Во мне не было злорадства, клянусь. Просто я понимал, что этого не может не быть. Я это читал, знал, значит, кто-то ещё должен был это узнать.

И вот во МХАТе приносят афишу: «К 60-летию образования СССР. Иван Франко. Украденное счастье». Я говорю: смотрите, что получилось. Зовут Ефремова. Слово на «б» было самое деликатное из всего, что он сказал. Так и играли без афиши».

Виктюк Р.Г., Роман Виктюк в самим собой, М., «Подкова», 2000 г., с. 41-42.