Л.С. Клейн описывает интересный эффект: патологическая личность системна в своих проявлениях.
«А.И. Щетенко: Бодрый, полный, щекастый, с быстрой речью и живыми цепкими глазками, он, посверкивая лысиной, носился по Институту, растопырив руки, и то тут, то там мелькала его густая борода. Английским он владел плохо, прочих языков не знал вовсе, но специализировался по изучению англоязычного зарубежья и часто туда ездил, там его принимали как видного советского ученого с наукой же у него не ладилось, тем не менее кандидатскую сварганил.
А уж общественной работой занимался с бешеной активностью. Очень скоро он стал секретарём партбюро Ленинградского отделения Института и, пребывая на этом посту 7 лет, приложил всяческие усилия к избавлению Института от наиболее видных учёных - тех, кто с мировой славой. На пенсию, на пенсию. И преуспел в этом, расчистив места для себя и своих друзей. Однако он так спешил, что разгневал Московского Академика: стал было его заместителем (по Ленинграду) без его ведома! Он получил уже утверждение в Смольном, но разгневанный Академик примчался в Ленинград, появился в Смольном, и дело было переиграно. Для защиты докторской диссертации в Москве Щетенко обеспечил себе поддержку другого академика, ленинградского, и был уверен в успехе. Настолько уверен, что заранее заказал шикарный банкет, да и уже успел хорошо поддать перед самой защитой. На заседание явился навеселе, текст отчитал по бумажке, выслушал оппонентов (конечно, за), но когда ему стали задавать вопросы, растерялся, полез за ответами в туго набитый портфель и стал в нём рыться, приговаривая: Сейчас… сейчас... Ответы не находились. Ходили слухи, что невзначай он вытащил из портфеля бутылку водки, но, кажется, это уже академический фольклор. И без того защита выглядела комично. Многие присутствовавшие рассказывали мне, что хоть защита нередко сводится к спектаклю, такого фарса они не припомнят. После объявления итогов голосования Щетенко, красный и потный, стал приглашать всех на банкет, но председательствовавший Московский Академик прервал его замечанием: Вы не поняли, Анатолий Иванович: необходимого большинства Вы не собрали. Вам отказано в докторской степени… Щетенко жаловался в ЦК, но тщетно. [Академик, человек не без остроумия, прозвал его с тех пор Незащитенко.]
Когда я вышел из лагеря и взялся читать накопившуюся за эти полтора года научную литературу, мне попался на глаза сборник теоретических статей с критикой западных учений. Текст одной из статей показался удивительно знакомым. Ба, да ведь это мой текст! А над статьей стояла фамилия Щетенко! Неужто он считал, что я ушел на долгие годы и теперь можно располагать моими работами как выморочным имуществом? В средневековой Франции сеньор так распоряжался имуществом умерших крестьян, и эти привилегии сеньора назывались правом мертвой руки. Наложил, значит, на меня мертвую руку. Ну и хватка! Потом выяснилось, что он проявил ещё большее нахальство: слал статью в печать ещё до моего ареста, то есть когда он ещё быстро продвигался наверх и ему был сам чёрт не брат.
Прочитав статью более внимательно, я обнаружил, что мой текст взят из трёх моих работ - учебного пособия, рецензии и вышедшей на английском языке обзорной статьи. Но примерно половина текста его произведения - не моя. Неужели сам сочинял? Непохоже: тут высказывания, до которых ему бы не додуматься. Меня охватил азарт; вот и проверка моей эрудиции, которую так хвалили, - неужели не найду источники, откуда что украдено? Должен найти, не все ведь перезабыл за молниями в лагере! Засел за книги и в несколько дней разыскал всё. Оказалось, что кроме меня Щетенко ограбил двух этнографов, двух философов и одного индийского археолога. Лихо сработано - без чернил, не притрагиваясь пером, все - только ножницами и клеем! Лишь самый конец статьи опознать я не сумел. Но в телефонном разговоре научный редактор сборника, крупный ленинградский ученый [В. М. Массой], смущенно признался: А конец дописал ему я. - Как?! - Да, понимаете, чувствую, что текст как-то неловко обрывается, повисает в воздухе, ну и дописал. […]
Моя англоязычная статья переведена у него на русский язык ужасающе. Индетерминизм передан словом беспричинность, аддитивное понимание стало адаптивным, и т.д. Английского страдательного залога переводчик не признавал, поэтому деятели и объекты действия у него поменялись местами. Сами понимаете, что при такой передаче получилось из смысла статьи! Правда, Щетенко и так перевести бы не смог. Переводил для видного специалиста по англоязычному зарубежью кто-то другой, возможно, студент. В некоторых случаях переводивший колебался, как перевести, и, написав, скажем, предложил, ставил в скобках синоним: выдвинул. А Щетенко так и перекатал всё подряд, и в статье стоит: предложил (выдвинул)... гипотезу. […] Обратившись после анализа статьи к книге того же автора (его докторской диссертации), я обнаружил те же приемы работы, только обкраденных авторов прибавилось (оппоненты вообще не заметили кражи). Более того, я приведу из книги один пассаж, из которого явствует, что сей член Ученого совета, кандидат наук, руководитель научного коллектива, специалист в области древних культур, представляющий нашу науку за границей, - что он вообще, простите, некультурный человек. Он пишет об эпохе до вторжения А. Македонского. Если он считал, что это фамилия, то уж писал бы тогда инициалы полностью - с отчеством: А.Ф. Македонского (надо надеяться, он имел всё-таки в виду Александра Филипповича, занимавшего некогда македонский престол).
Как подумаешь, что этот невежда распоряжался целым коллективом Ленинградских учёных, что он решал, кому продолжать исследования, а кому уходить вон! Что он увольнял прославленных корифеев! Это его мертвая рука лежала на живом теле науки. Как рука Лысенко, только захват поменьше. До широкого - не дорос, не дали.
По моему заявлению, написанному в конце 1982 г., была в начале 1983 г создана комиссия, которая разбирала сей казус на пяти заседаниях. Факты полностью подтвердились. Щетенко сначала говорил, что его подвели помощники, редакторы, корректоры. Потом признал, что идея принадлежит ему: как коммунист он привык выполнять, задания в срок и надёжно, а тут не успевал, ну и... Комиссия не приняла этих оправданий. Щетенко покаялся, подчеркнул, что не руководствовался расчётом или злым умыслом (?!), и выразил готовность принести извинения обкраденным. И мне, значит. Стороной он расспрашивал коллег, за что я на него так рассердился. Ну, словчил, ну, слямзил, так ведь никому же не во зло. Клейну-то что до этого? От него же не убудет - наоборот, пусть радуется, что на его работы такой спрос' Наверное, это его лагерь так озлобил...
Самое интересное, что Щетенко недоумевал искренне. Он искал лишь то, чем он мог оскорбить лично меня, и не понимал, что оскорбляет и унижает науку. А тем самым и меня. Надо сказать, я поставил администрацию Института в чрезвычайно трудное положение. Зэк, только что выпущенный из лагеря, лишённый степени и звания, отвергнутый государством и официальной наукой, уличил процветающего научного деятеля, руководящего сотрудника (правда, не сумевшего защитить докторскую диссертацию).
Как поступить?
Я потребовал чёткой публикации об этом происшествии в головном археологическом журнале нашей страны (редактором его был всё тот же Московский Академик). А между тем в это время редакторы даже ссылки на мое имя ещё вымарывали. Московский Академик и сам весьма недолюбливал Щетенко, но высветить мое имя, да ещё как пострадавшего от скандальных действий, позорящих его Институт... Академик долго не мог решиться на публикацию. Но мне передали, что два влиятельных члена Ученого совета заявили, что выйдут из совета, если это позорище не будет прекращено, если меры не будут приняты. Кроме того, я дал знать, что в этом случае мне остается подать в суд (плагиат - статья 141, ч. 1 УК РСФСР), а тогда процессом косвенно будут задеты редактор сборника и директор учреждения, где работает виновный.
Редакция журнала также опасалась (и не без оснований), что если моя просьба не будет удовлетворена, я смогу предать гласности всю эту историю на страницах зарубежного издания (хотя бы того, где я значусь в составе редколлегии): терять мне было нечего. И вот весною 1984 г. акт комиссии был подготовлен к публикации (полностью) в головном археологическом журнале. В последней надежде задержать публикацию Щетенко пустился во все тяжкие. Ко мне подошёл старый сотрудник Института и предупредил: «Берегитесь. Щетенко при мне сообщил, кому следует (ну, сами понимаете), что вами нелегально отправлена за рубеж статья, порочащая советскую науку, то есть о вашем конфликте с ним. Не боитесь снова оказаться в лагере? И потом, вы ведь знаете, кто его жена? О том, что Щетенко женат на близкой родственнице крупного чина из КГБ, говорили давно. Возможно, он сам распространял эти слухи, чтобы упрочить свою репутацию (хотя родство, кажется, имело место).
Не помогло. Публикация вышла (Заключение комиссии 1984).
А результат? Щетенко получил выговор по административной линии и выговор по партийной, которые были сняты через полгода. Его вывели из Учёного совета и больше не избирали в партбюро. Но кандидатом наук и заведующим подразделением Института АН СССР он остался».
Клейн Л.С., Трудно быть Клейном, СПб, «Нестор-История», 2010 г., с. 412-414.
