Типовые заблуждения учёных по Джону Миллю [продолжение]

Начало

 

Эту фразу следовало бы вывесить в своем кабинете всякому учёному, который попытался бы объявить тот или другой факт невозможным на том основании, что он кажется ему немыслимым. В наше время представляется более соблазнительным столь же неправильное обратное положение, а именно: что признаком отсутствия способности правильно рассуждать служит признание какой-либо вообще нелепости в столь простой и естественной вещи. Теперь никто не чувствует никакой трудности представить себе тяготение, как и всякое другое свойство, присущим материи; никто не видит ни малейшего облегчения для понимания тяготения в предположении эфира (хотя некоторые новейшие исследователи вводят эфир в качестве объяснения тяготения); никто не считает вообще невероятным, чтобы небесные тела действовали (и что они действуют) там, где они физически не присутствуют. Для нас действие тел друг на друга без взаимного соприкосновения не удивительнее их действия при соприкосновении; мы привыкли к обоим этим фактам и находим их одинаково необъяснимыми, хотя в то же время одинаково легко вообразимыми. Ньютону же один из них казался естественным и несомненным, потому что его воображение свыклось с ним, а другой (на противоположных основаниях) представлялся слишком нелепым для того, чтобы ему можно было поверить.

После такого предостережения странно со стороны кого бы то ни было безусловное априорное доверие к предложениям вроде следующих: материя не может мыслить; пространство или протяжение безгранично; из ничего ничто не возникает (ex nihilo nihil fit).

Здесь не место обсуждать, истинны ли эти предложения или нет, а также и то, доступно ли для человеческих способностей решение этих вопросов. Но подобные учения столь же мало самоочевидны, как и аксиома древних, что тело не может действовать там, где оно не находится, - аксиома, в которую в настоящее время не верит, вероятно, ни один из образованных людей в Европе.

Материя не может мыслить... Почему? - Потому, что мы не можем представить себе, чтобы мысль была связана с каким-либо распределением материальных частиц. Пространство бесконечно потому, что мы не знали ни одной такой его части, за которою не было бы других частей, а потому и не можем представить себе абсолютного конца. Ex nihilo nihil fit потому, что мы никогда не знали ни одного физического продукта без того или другого существовавшего прежде него физического материала, а потому не в состоянии (или думаем, что мы не в состоянии) вообразить творение из ничего.

Но сами по себе эти вещи, быть может, столь же мыслимы, как и взаимное притяжение тел без той или другой промежуточной среды, которое Ньютон считал слишком большою нелепостью для того, чтобы её мог допустить человек, способный к философскому мышлению. Однако даже и в том случае, если мы признаём то или другое сочетание непредставимым, и тогда всё-таки, как нам известно, это может быть только одним из пределов нашего очень ограниченного ума, а не чем-либо существующим в самой природе.

Ни один писатель не усвоил себе разбираемого нами сейчас заблуждения в большей степени и не выразил его в более определенных терминах, чем Лейбниц. На его взгляд, раз вещь (хотя бы она была и представима) необъяснима - она не может существовать в природе. Все естественные явления, по мнению Лейбница, должны допускать объяснение a priori. Единственные факты, которых нельзя никак объяснить, кроме как волей Бога, - это собственно так называемые чудеса. Я признаю, - говорит Лейбниц, - что нельзя отрицать того, чего не понимает; но я прибавляю, что мы имеем право отрицать - по крайней мере, в природе (огаге naturel - то, что абсолютно непредставимо и необъяснимо. Я утверждаю также... что способность представления у тварей (la conception des creatures) не составляет меры божественного могущества, но что эта их способность (leur conceptivite оu force de concevoir) есть мерило могущества природы, так как всё сообразное с естественным порядком может быть представлено и понято тем или другим тварным существом.

Не довольствуясь положением, что не может быть истинным ничто, чего мы не в состоянии себе представить, учёные часто ещё более расширяли это учение, доказывая, что даже из числа вещей, не вполне немыслимых, по всей вероятности, истинны те, которые мы всего легче можем себе представить. Долго считали аксиомой (да и теперь ещё не вполне разуверились в этом положении), что природа всегда действует самыми простыми, т. е. наиболее легко представимыми, средствами. Значительное количество всех ошибок, какие были сделаны когда-либо в исследовании законов природы, обусловливается мнением, что наиболее справедливым должно быть наиболее привычное объяснение или предположение. Одним из самых поучительных фактов в истории науки является то упорство, с каким человеческий ум держался убеждения, что небесные тела должны двигаться по кругам или вращаться вследствие вращения сфер, - упорство, коренившееся только в простоте этих предположений, - хотя для соглашения их с фактами, все более и более им противоречившими, становилось необходимым прибавлять сферу за сферою и круг за кругом, пока эти первоначально простые предположения не стали почти неразрешимо сложными.

Перейдём теперь к другому априорному заблуждению или естественному предрассудку, связанному с первым и коренящемуся, подобно первому, в стремлении предполагать точное соответствие между законами духа и законами внешних по отношению к духу вещей.

Это заблуждение может быть выражено в следующей общей форме: все, о чем мы можем думать в отдельности, существует отдельно.

Наиболее замечательным проявлением этого предрассудка является олицетворение отвлечений. Человечество во все времена было очень склонно заключать, что все, что имеет отдельное имя, должно представлять собой некоторую особую сущность, соответствующую этому имени. И о всякой сложной идее, какую составляет себе дух посредством обработки своих представлений об отдельных вещах, думали, что ей соответствует некоторая внешняя, объективная реальность. Судьба, случай, природа, время, пространство - все это считали в разное время действительными существами, даже богами. Если тот анализ свойств, который произведен в Книге I настоящего сочинения, правилен, то названия свойств и названия субстанций обозначают одни и те же ряды фактов или явлений: белизна и белая вещь суть только различные обозначения (требующиеся условиями речи) одного и того же внешнего факта в различных отношениях. Однако это словесное различение вызывало в старое время как у необразованных, так у ученых людей разные понятия. Белизна была для них некоторым бытием, присущим белому веществу. То же самое было и с другими свойствами. И это доходило до того, что даже конкретные общие термины считали названиями не неопределенного количества единичных существ, а некоторого рода особых субстанций, называвшихся всеобщими сущностями. На том основании, что мы можем думать и говорить о человеке вообще (т. е. обо всех людях, поскольку они обладают общими признаками вида), не относя наших мыслей ни к одному отдельному человеку, предполагали существование человека вообще - не совокупности отдельных личностей, а отличного от них, отвлеченного или всеобщего человека, человека в себе.

Можно представить себе, какую путаницу производили в философии воспитанные в этих привычках метафизики, когда они доходили до наиболее широких обобщений. […]

Как в Ведах, так и в сочинениях последователей Платона и у гегелианцев мистицизм состоит именно в приписывании объективного существования субъективным созданиям наших духовных способностей (идеям и чувствам), а также в уверенности в том, что дух, возбуждая в самом себе и созерцая эти идеи - свои собственный произведения, может читать по ним все происходящее во внешнем мире.

Джон Милль, Система логики силлогистической и индуктивной: изложение принципов доказательств в связи с методами научного исследования, М., Ленанд, 2011 г., с. 562-566.