Гений выше жанра по оценке Е.А. Евтушенко

«Композитор может быть только композитором, художник - только художником, писатель - только писателем, и если они не допускают нарушения законов профессионализма и нравственности, впрочем, на мой взгляд неразделимых, то в лучшем случае тем не менее остаются лишь частными ремесленниками.

Гений выше ремесла. Произведения частных ремесленников могут прожить иногда долго, но лишь как достояния определённого жанра. Гений выше жанра.

Творчество гения перерастает рамки даже сферы искусства в целом и становится частью национального и мирового достояния, включающего в себя весь исторический опыт прошлого вместе с первой попыткой недочеловека встать с четверенек и стать человеком, вместе со всеми войнами и революциями, вместе со всеми личными и общественными трагедиями, вместе со всеми слезами, кровью, вместе со всеми мучительными поисками веры, надежды, любви, вместе со всеми великими поражениями и победами. Равель принадлежит только музыке, Утрилло - только живописи, Фет - только поэзии, и честь и хвала им за достойное служение их музам. Но Пушкин, Бетховен, Пикассо принадлежат не только своим музам, а истории.

Принадлежность истории не означает неверности музам, а символизирует высшую, гениальную степень этой верности. Рыдание инвалида, искалеченного войной, и мощное эхо трагической и победительной Девятой симфонии Шостаковича, отдавшейся своими раскатами во всем человечестве, по праву стоят рядом именно внутри истории. Эта симфония Шостаковича не была его личной победой, она стала победой выстоявшего, несдавшегося народа, и в победное знамя над Берлином были невидимыми нитями вплетены её звуки.

С Шостаковичем произошло редкостное чудо - уже при его жизни всем было понятно, что он гений. Шостакович пережил нелёгкие моменты, натыкаясь на обиды и даже оскорбления. Но в том и сила гения, что он не переносит своих личных обид на свой народ в целом, умеет подняться над обидами, даже из своих страданий выковывая музыку.

Талант Шостаковича по-пушкински всеобъемлющ: он был мастером камерного лиризма, утонченным метафизическим философом (вспомним хотя бы его Четырнадцатую симфонию на тему смерти и бессмертия), был едким сатириком (его блистательная ранняя импровизация на тему заявлений жильцов коммунальной квартиры друг на друга или музыка к спектаклю «Клоп»), был звонким, неповторимым песенником («Не спи, вставай, кудрявая...» - песня, в сегодняшнем восприятии так горько окрашенная нашим знанием о судьбе автора этих стихов, поэта Бориса Корнилова, замученного в сталинское время), был могучим оперным эпиком и даже не гнушался попытками создать легкую, искрящуюся оперетту, хотя здесь его ожидали неудачи. Но всё это объединено той связующей силой исторического сцепления, которая и делает творчество принадлежностью не жанра, а истории.

Гражданственность - это вовсе не декларация о любви к Родине, а то врождённое, не убиваемое никакими обидами и - даже наоборот - укрепляющееся под ударами чувство времени как части вечности. Такова была вся жизнь Шостаковича. Его не увели от гражданственности ни чьи-то оскорбления, ни всемирная слава. Гений проходит испытания и холодной, и горячей водой, но это лишь процесс духовного закаливания. Те, кто поддаются трудностям или попадаются на крючок с ядовитым червячком славы, умирают при жизни. Те, кто преодолевают это, преодолевают и смерть после смерти.

Шостакович умел не замечать своей славы, а если и радовался успеху своих произведений, то это была радость не за самого себя, а радость за своих детей, которые самостоятельно идут по жизни, уже отдельно от него. Когда я впервые, познакомился с Шостаковичем, я был поражен его необыкновенной скромностью и не показной, а природной стеснительностью».

Евтушенко Е.А., Гений выше жанра / Политика – привилегия всех, М., Изд-во АПН, 1990 г., с. 371-372.