Рынок массового искусства по К.М. Кантору

«Рынок искусства возник недавно.

Возрождение знало заказ, но рынка не было.  До семнадцатого века не существовало так называемого вторичного рынка -  говорить об обороте произведений искусства было невозможно. Сравнительная  стоимость выявлялась при обмене и вторичной продаже - а ни то, ни другое не  практиковали. Никто не пытался перепродать Сикстинскую капеллу, картины  Андреа Мантеньи не были меновым эквивалентом, Карл Пятый не обменивал свой  портрет кисти Тициана на пейзаж Рубенса. Большинство произведений создавали  для храмов и дворцов - продать их можно было лишь со стенами вместе, но это  никому не приходило в голову. Великий скульптор Донателло с горечью  констатировал, что величие искусства остаётся в прошлом: частный заказчик  никогда не сравнится величием души с храмом. Появление такого клиента  означало возникновение менового рынка и, тем самым, стандартизацию вкусов.  Произведение должно быть таким, чтобы его захотел и другой клиент, и чем  больше желающих, тем лучше. Иначе говоря, оно должно обладать некоей  общественной душой, отвечать общественному сознанию. Показательна судьба Рембрандта, который в молодости удовлетворял вкусу голландских буржуа, а достигнув величия, перестал - стал слишком сложен для существования на вторичном рынке.

Рынок голландской живописи семнадцатого века есть прообраз рынка  сегодняшнего: сотни художников обрели тысячи заказчиков потому, что поняли  (отчасти и спроектировали) общественное сознание.

Бюргеры захотели увидеть  себя запечатленными на полотнах - подобно тому, как прежде рисовали героев и  королей. Тщеславие зрителей было утешено тем, что неказистый ландшафт,  пошловатый достаток, вульгарный быт увековечены на правах мифологических  сюжетов. Не античные герои, да и не стремимся - а ведь как хорошо живем,  уютно, достойно. Сегодня, покупая «актуально-радикально-мейнстримную»  инсталляцию, обыватель тешит себя тем, что встал в ряды модных людей,  обладает раскрепощённым сознанием, идёт в ногу с прогрессом. Кураторы и  галеристы подскажут доверчивому буржую, как сделать интерьер прогрессивным,  как разместить кляксы и полоски, чтобы создать иллюзию авангардного мышления  домовладельца. И голландский бюргер, и современный капиталист будут очень  обижены, если им скажут, что искусство, ими облюбованное, есть апофеоз  мещанства. Любопытно, что пятна, кляксы и закорючки разом сделались  понятными массе покупателей, как только выяснилось, что любовь к ним есть  признак прогрессивного мышления. Те, кто опознает себя в качестве форпоста  прогресса, будут расстроены, если им сообщат, что прогресса в закорючках и  кляксах - нет. Как, свободолюбивые закорючки - мещанство? Как это, натюрморт  с ветчиной - пошлость? А как же просвещение и свобода взглядов, которые мы  пестуем?

Характерно, что в общей ровной массе так называемых малых  голландцев великий Рембрандт оказался лишним. Масштаб, заданный его  произведениями, по-прежнему оставлял маленького человека - маленьким, а это  никому не приятно. Если, глядя на интерьеры и натюрморты, заурядный бюргер  воображал свою жизнь произведением искусства, то, глядя на страсти  Рембрандта, обыватель видел заурядность своей биографии. Рембрандт поднял  рыночную живопись Голландии на уровень великого искусства - и рынок ему  отомстил, художник умер в нищете. Импрессионисты ещё больше снизили планку требований: производить великое для  огромной массы третьего сословия - невозможно. Для каждого адвоката,  дантиста, риелтера невозможно нарисовать «Взятие крестоносцами  Константинополя», и не всякому дантисту это событие интересно. Но пейзаж с  ракитой нарисовать можно, спрос на ракиты немереный. Любопытно, что  обращение к уютной живописи было воспринято как революционный переход к  свободному самовыражению.

Величественное заменили на уютное (сообразно потребностям демократического общества) - и уютное стали считать великим.

Характерно, что великие «постимпрессионисты» (Сезанн, Ван Гог, Гоген), то  есть те, кто пытался вернуть уютному пейзажу героическое звучание, рынком  были отвергнуты. С ними случилось примерно то же, что некогда с Рембрандтом  среди «малых голландцев»: они оказались слишком драматичными для клиентов,  слишком проблемными для третьего сословия.

Так называемое актуальное искусство, обслуживающее современный средний  класс, завершило процесс. Теперь всякий может быть художником, всякий может  стать потребителем искусства, а стоимость произведения складывается из  оборота общих интересов. Новый средний класс хочет ярких символов свободы  так же страстно, как некогда голландский бюргер - натюрморта с ветчиной, а  французский рантье - пейзажа с ракитой. Дайте нам холст с полосками и  свободолюбивую инсталляцию - мы поставим это в новой квартире, и наши  знакомые узнают, какие мы прогрессивные люди.

Мещанину нужно, чтобы ему говорили, что он велик и свободен, а знать, чего  стоит свобода или что где-то есть рабы, ему не обязательно. […]

В Средние века создание произведения искусства было занятием трудоёмким и  дорогостоящим, а потребление конечного продукта - делом простым. Прогресс всё изменил.

Понятие «произведение» заменили «проектом». Проект -  это сложносоставной продукт, это объединенные усилия галереи, рекламы,  куратора, художника, и собственно труд художника занимает в нем ничтожно  малую часть.

Прежде различали картины, но не интересовались личностью  автора, продавали конкретные произведения, а не имена. Итальянское Возрождение проявляло мало интереса к самому творцу - внимание сосредоточивалось на его творениях. В новые времена личность артиста, его социальная роль, степень модности важнее произведения; рынок спешит донести до клиента, какую марку одежды артист предпочитает, что пьёт, где проводит  каникулы; этим они и различаются, а произведения - довольно похожи. Было бы затруднительно предпочесть одну картину Мондриана другой, невозможно  любить один квадрат, а другой - не любить, но всем известно, чем позиция  Мондриана отличается от позиции Малевича.

 

Продолжение »