Гении способны прозревать цельный мир – мнение В.И. Иванова

«Наиболее гениальные эпохи не знали «гения».

Новая эпоха сделала из этого  понятия род фетиша. По распространённости и эмфазе (нарочитому выделению - Прим. И.Л. Викентьева) этого словоупотребления  можно судить о живучести древнего инстинкта человекообожествления. Ибо  генеалогия нашего «гения» приводит к «genius Augusti» и к античной  «heroworship». Староитальянский эпитет «divino» при именах великих  художников и поэтов посредствовал между языческим обоготворением человека и  нашим обоготворением интеллекта, сохраняя в себе отголосок идеи пифизма  («numine afflatur»), как признака, определяющего «божественность»  прославленного дарования.

С такою же эмфазой употребляем мы слово «творчество» - там, где наиболее творческие эпохи усматривали только искусство и мастерство. Отвыкнув от занятий «вещами божественными», мы нашу освободившуюся мистическую энергию бессознательно переносим на восприятие  ближайших к нам и наиболее ощутимых явлений духа.

Но, если прав Мефистофель, замечая, что, там, где есть недочёт в понятии,  нас выручает, становясь на его место, услужливое слово («denn eben, wo  Begriffe fehien, da stellt das Wort zur rechten Zeit sich ein»), - нельзя  всё же забывать и того, что слово само по себе уже энергия. Не филологическому ли недоразумению обязаны мы обретением слова и понятия «метафизика»? - или истолкованием «религии» в смысле «связи»?... Итак, мы поверили в гения, - мы посмели дать ему имя: быть может, мы кончим тем, что поймём его тайну.

Не есть ли гений, прежде всего, - ясновидение возможного? И не кажется ли  наиболее гениальным тот, кто наиболее у себя дома в мире возможностей? Кант и Шопенгауер различили характер эмпирический от характера  умопостигаемого. Отношение между ними должно соответствовать отношению нашего эмпирического мира к миру возможного. Этот сосуществует с тем, но им не исчерпывается. Выделяемому им семени подобно «гениальное».

Оттого историческая действительность никогда не выразит своей эпохи полнее и  вернее, чем гениальные творения духа, в ней возникшие, - именно потому, что  они говорят иное и большее, нежели действительность. Поистине, они говорят  бессмертную, вечно живую и нам соприсущую действительность своей эпохи, -  тогда как произведения только талантливые лишь умножают наше познание  однажды исторически осуществившегося и потому переставшего существовать. Ибо талантливое производно и многочастно, а гениальное изначально и в себе  едино, как некое духовное семя и духовная монада.

Действительность - несовершенное зеркало иной действительности, события  которой сделались бы событиями и в нашей сфере, если бы часть их не  отвращалась силами, чью совокупность и чье взаимодействие мы называем Необходимостью. В этом смысле можно сказать, что действительность -  кристаллизация возможного. Осаждаясь как бы в некоей влаге, объемлющей  мироздание, оно реет образами прозреваемых гением миров. Реяние и  нисхождение, прежде образовавшее осуществившиеся формы, составляет  мифическую летопись мира и человека, более истинную, чем история. Оттого,  как говорит Аристотель, «ближе к философии поэзия, чем история»

Человек неустанно вопрошает Истину, чтобы неустанно отвечать за неё.  Гениальность мысли - не ручательство за её истинность. Гениальный ум носит в  себе цельный образ мира, в котором всё так же стройно-последовательно, так  же взаимно обусловлено, как в мире действительном. Дело гения - созерцать  этот свой мир и постигать его законы, как дело характера (он же - наша  способность самоопределения) - сознавать своё я и следовать его закону.  Цельность и свобода в необходимости - общие признаки гения и характера.  Итак, гениальная мысль всегда внутренне необходима и закономерна; но не  всегда эта закономерность совпадает с необходимостью действительности, - и,  если совпадает, это ещё не доказательство ни преимущественной гениальности,  ни меньшей творческой свободы ее творца.

Гений - глаз, обращённый к иной, невидимой людям действительности, и, как  таковой, проводник и носитель солнечной силы в человеке, ипостась  солнечности. Солнце поднимает растение сверху, влага растит его снизу:  таково отношение гения и таланта к творчеству. Есть художники, в которых гений преобладает над талантом; мыслимо и  бесплодие гения. Ибо не гений плодоносен в художнике, а талант; гений -  огонь, а огонь бесплоден.

Влажная теплота рождает жизнь: для истинного творчества необходимы вместе  влажный и теплый элемент таланта и огневой элемент гения. Сухие и горячие  души суть лучшие души по Гераклиту.

Мужская природа гения часто роднит его с темпераментом холерическим,  неблагоприятным для таланта. Впрочем, сильный ум требует self-government и имеет свой, независимый от личности, темперамент. Так, Пушкин соединял холерический ум с сангвиническим  нравом; а в Байроне холерическая воля сочеталась с меланхолическим умом.

Гений - демоническая сила в личности, хранительная и роковая вместе. Он  ведет одержимого, как лунатика, краем обрывов, и он же толкает его в  пропасть; и, движимый им, нередко обращается человек против себя самого. Гениальные люди едва ли когда переживают свой гений, - разве в безумии: их  существование слишком обусловлено таинственною силой, в них живущей. Но  гений перед концом иногда тускнет и меркнет, - словно кристальная  прозрачность глаза начинает мутиться.

Нередко гаснущий гений вспыхивает на мгновение огромным пожаром, исполняя  его носителя уже бесплодным восторгом непомерных титанических замыслов. В  Наполеоне демон пережил гения».

Иванов В.И., О гении / Собрание сочинений в 4 томах, Том 3, Брюссель, 1979 г., с. 111-114.