Атмосфера научного творчества: проблема – гипотеза – теория в юности Нильса Бора
Нильс Бор родился в семье учёного и с юных лет был погружён в атмосферу обсуждаемых научных проблем (для сравнения замечу, что масса выпускников средней школы и ВУЗов даже не знают, что научные проблемы бывают, их можно обсуждать и, иногда, успешно решать…)
«Философию Нильс слушал у профессора Хёффдинга, близкого друга отца, чьим горячим словам он с таким благоговением внимал в родительском доме. Нильс занимался у Хёффдинга историей философии и логикой. Хёффдинг, который излагал своим студентам основные философские системы XVI-XVIII вв., не оказывал предпочтения той или иной системе - он скорее делал упор на постановку проблем, нежели на их разрешение. «Решения, - объяснял, - могут отмереть, проблемы же всегда остаются. В противном случае философия не смогла бы существовать так долго». Бор увлекся философией Спинозы. Кроме того, он читал Кьеркегора, но на него большее впечатление произвел стиль датского философа, нежели сами идеи.
Но более всего поразила Бора простая на первый взгляд книжка Поля Мартина Мёллера «Приключения датского студента». В ищущем студенте, который пытается разобраться в окружающей действительности и привести в какой-то порядок мучившие его противоречия, Бор без труда узнал самого себя. В одной сцене герой так объясняет стоящую перед ним дилемму своему здравомыслящему кузену Фрицу:
« - Несомненно, мне и раньше доводилось видеть, как излагаются мысли на бумаге. Но с тех пор как я явственно осознал противоречие, заключенное в подобном действии, я почувствовал, что полностью потерял способность написать хоть какую-нибудь фразу. И хотя опыт подсказывает мне, что так поступали множество раз, я мучаюсь, пытаясь разрешить неразрешимую загадку: как человек может думать, говорить или писать. Пойми, друг мой, движение предполагает направление. Разум не может развиваться, не продвигаясь вдоль определённой линии. Но прежде чем начать движение вдоль этой линии, разум должен осмыслить это движение. Другими словами, человек продумывает любую мысль прежде, чем начнет думать. И любая мысль, кажущаяся плодом данного момента, содержит в себе вечность. Это сводит меня с ума. Как может возникнуть мысль, если она должна существовать до того, как родилась? Когда вы пишете фразу, она должна сложиться у вас в голове прежде, чем вы перенесёте её на бумагу. Но ведь до того, как она сложилась у вас в голове, вы должны думать, иначе откуда бы вам знать, что фраза может быть написана? И прежде чем вы думаете о ней, вы должны иметь о ней представление, иначе как вам могло прийти в голову о ней подумать? И так продолжается до бесконечности, и эта бесконечность заключена в данном моменте.
- Чёрт возьми, - ответил кузен. - В то время как ты доказываешь, что мысли не могут двигаться, твои мысли активно движутся! - Какой-то заколдованный круг! - сказал студент. - И это только ещё более запутывает дело, в котором не дано разобраться ни одному смертному. Понимание невозможности мышления само по себе содержит невозможность, а признание этого в свою очередь приводит к неразрешимому противоречию».
Именно такого рода затруднения с фразами испытывал сам Бор. Это натолкнуло его на мысль об использовании языка в качестве объективного отражения реальности. Частично трудность проистекала из того, что «мы используем одно и то же слово в контекстах, которые не только различны, но и взаимоисключаемы». Следовательно, мы употребляем понятие «я думаю» двояко: как в смысле отражения сознания, так и в смысле процесса работы мозга. Так Бор пришёл к диалектической проблеме познания, со времен Ньютона почти забытой из-за противоречий между рационализмом и мистицизмом.
Эта проблема настолько увлекла Бора, что он одно время подумывал, не заняться ли ему эпистемологией, и даже обсуждал возможность созданий книги по теории мышления. Он рассуждал о двойственности, мечтая о достижении гармонии между формой и содержанием, о «великих взаимосвязях» всех областей знания. Разумеется, всё это объяснялось в основном влиянием книги Мёллера. Именно она, а не обязательные курсы физики и других предметов пробудила в Боре интерес к философии.
Харальд и Нильс с удовольствием приняли приглашение присоединиться к группе слушателей Хеффдинга, которые обсуждали философские и научные проблемы, затронутые в лекциях. Они назвали свою группу «Эклиптика» и ограничили число её членов двенадцатью студентами. Собирались обычно несколько раз в месяц в «Порте» или в каком-нибудь другом кафе, и споры за чашкой кофе или кружкой пива затягивались порой глубоко за полночь. Иногда братья Боры начинали спорить друг с другом. Вот как об этом вспоминает Вильхельм Сломанн, будущий искусствовед: «Когда дискуссия начинала выдыхаться, Нильс нередко бросал несколько реплик по поводу лекции и продолжал говорить низким голосом очень быстро и горячо. Брат частенько перебивал его. Казалось, они мыслят едино. Они поправляли друг друга или защищали то или иное положение пылко, но доброжелательно. Идеи становились более отточенными. Причём все это не было защитой какого-нибудь определенного заранее выработанного мнения - спор вспыхивал спонтанно. Подобный метод мышления был настолько присущ братьям, что никто другой не мог вступить в их спор. В таких случаях председательствующий тихо клал карандаш на стол и давал Борам возможность выговориться. И только когда остальные, чтобы лучше слышать, пододвигались поближе, он произносил, правда, без всякого эффекта: «Погромче, Нильс». Мягкий голос Нильса было нелегко разобрать даже за столиком в кафе. Но он редко повышал его и на футбольном поле, Харальд, игравший в полузащите, стал одним из лучших футболистов Дании, и его включали в состав сборной во время всех ответственных встреч. Здесь Нильс уступал брату. Он стоял в воротах, и, по словам Харальда, у него была недостаточно быстрая реакция. Поэтому в сборной национальной команде он числился запасным игроком. Но независимо от этого оба брата регулярно ходили на тренировки и много работали на поле. В свободное от философии и футбола время Нильс уходил в лабораторию. Во время практических занятии по неорганической химии он установил своеобразный рекорд в битье посуды. Однажды, услышав, как по лаборатории прокатилась волна взрывов, Нильс Бьёррум, преподаватель химии, сказал, не оборачиваясь: «Это Бор». И он не ошибся. Нильс, несомненно, умел обращаться с оборудованием, но его, однако, подводила любознательность. Переход от отвлеченной философии к конкретному эксперименту был чреват некоторыми осложнениями, но сам Нильс не видел в этом ничего особенного. Когда его спрашивали об этом, он отвечал, что он не только мечтатель. «Я хотел работать как следует», - говорил он.
Уже ни у кого не оставалось сомнения, что основным призванием Нильса, несмотря на увлечение эпистемологией, футболом и философией, была физика. В те дни ему и в голову не приходило, что новая физика, в создании которой он со временем примет самое непосредственное участие, окажется «философской сокровищницей, заключавшей в иной форме те идеи и связи, о которых он думал». Физику в университете преподавал профессор Христиансен, один из членов кружка Бора-старшего. В своих лекциях он подчеркивал огромный вклад, который внесли в физику представители немецкой и английской школ. Дания, которая географически тяготела к Германии, но с Англией была связана самыми тесными узами, находилась в весьма выгодной позиция и имела возможность оценить работу в обеих странах. Поэтому Нильс, с одной стороны, ознакомился с основами немецкой школы, делавшей упор на волновую теорию, а с другой - с английской экспериментальной школой и работами английских учёных в области физики атома. Такой сочетание оказалось для него исключительно полезным. Проблема выбора темы для будущей диссертации не представляла сложности для Нильса. Разумеется, тема должна была быть связана с физикой».
Рут Мур, Нильс Бор – человек и ученый, М., «Мир», 1969 г., с. 41-44.
