Изменение доходов писателей и драматургов в XVII-XIX веках по оценке Эмиля Золя

По мнению Эмиля Золя в XVII-XVIII веках «… только добропорядочные люди могли предаваться творчеству в подобных условиях, - я разумею под этим людей богатых или пользующихся субсидиями, словом, тех, кому по милости богов был дарован необходимый досуг. В те времена, приступая к работе, автор никогда не думал о том, что она может принести ему определённый доход; писатель выводил строку за строкой, как птица выводит свои рулады, - он делал это ради собственного удовольствия и ради удовольствия окружающих. Никто не платил ему за труд; ведь соловью же никто не платит! Его попросту кормят. Считалось, что деньги - низкая и грубая материя, что они роняют достоинство литературы; по крайней мере, в те времена не было примеров тому, чтобы кто-нибудь составил себе состояние, сочиняя книги, и это никого не удивляло; сами писатели безропотно облекались в рубище нищеты и соглашались жить на подаяния сильных мира сего.

В ту пору писатель - это своёго рода украшение, признак роскоши, нечто такое, что не укладывается в рамки обыденного существования, его в лавке не купишь, одни только вельможи могут позволить себе прихоть содержать писателей, как они содержат шутов и скоморохов. […]

Писатель ни на шаг не отступал от философских и религиозных догм, его творчество было  ограничено рамками душевного мира персонажей, даже если сам автор и был наделён темпераментом революционера. Литература и вправду составляла особый мир, царящий в ней дух предельно ясен: писатель возделывает сад, где каждый жанр произрастает на отдельной клумбе, - тюльпаны по одну сторону, розы по другую. Деятельность строго регламентированная, но исполненная прелести, её определяют обязательные для всех приёмы и рецепты, но она приносит тихую радость, ибо писатель-садовник видит, как в определенное время года вырастают именно те цветы, каких он ждал.

Царящий в литературе дух создают и определяют в ту пору салоны. Книга стоит дорого, она ещё не получила  широкого  распространения; народ  совсем  не читает, очень мало читают и в кругах буржуазии; мы ещё очень далеки от того пристрастия к чтению, какое в наши дни охватило все слои общества. Очень редко можно встретить страстного книгочея, поглощающего все, что можно найти на прилавках книгопродавцев. Поэтому в литературе ещё не существует мнения широкого читателя - того, что мы именуем общественным мнением и что в какой-то степени можно уподобить всеобщему голосованию, - только салоны, объединяющие людей избранных, вправе выносить окончательное суждение. Салоны и впрямь царили тогда в литературе. Это они определяли законы и нормы языка, диктовали выбор тем и подсказывали, как именно их следует трактовать. Литературные салоны придирчиво отбирали слова - одни принимались ими, другие осуждались; салоны устанавливали правила, создавали успех и славу писателям. Поэтому занятие литературой и приобрело тот характер, о котором я говорил выше: литературное творчество - это цветок, взращённый умом, приятное времяпрепровождение, возвышенная утеха для людей из хорошего общества. Постарайтесь представить себе один из таких салонов, которые задавали топ в тогдашней литературе. Знатная дама собирала вокруг себя писателей, главной заботой которых было понравиться ей; произведения читались в узком кругу, потом их долго обсуждали, соблюдая при этом все требуемые приличия и неизменно выказывая тонкую деликатность.

Человек гениальный - в том понимании, какое мы придаём этому слову сегодня, - чей могучий дар не признаёт никаких правил, чувствовал бы себя в таком салоне весьма неуютно; но человек просто талантливый расцветал в этой мягкой, тепличной атмосфере. Даже в раннюю пору развития дворянской культуры во Франции, когда литературные салоны только ещё зарождались и вельможи довольствовались тем, что держали у себя в услужении собственного поэта, как держат в услужении собственного повара, зависимое положение литературы приводило к тому, что она попадала во власть привилегированной касты: писателям приходилось льстить знати и  приноравливаться к её вкусам. […]

Естественно, салоны вели к академиям. Здесь дух, царивший в литературе, расцветал пышным цветом риторики. Освободившись от светского влияния, от необходимости угождать знатным дамам, литература стала по преимуществу грамматической и риторической, теперь писателей прежде всего занимали вопросы традиции, всякого рода правила и рецепты. Стоит послушать, как Сент-Бёв, человек независимого ума, говорит об Академии: он всё ещё придает ей первостепенное значение и негодует, как благонамеренный служащий, который отправился к себе в канцелярию и остался недоволен поведением и деятельностью своих коллег. Многие писатели с удовольствием посещали заседания и там до хрипоты спорили о значении слов, бранились, переливая из пустого в порожнее, клялись именами древних оракулов. Спорщики огорошивали друг друга греческими или латинскими изречениями, они, как на пиршество, шли в стены Академии, этого сборища педантов, где бушевала взаимная злоба и зависть, где разгорались ничтожные сражения и одерживались ничтожные победы. Пожалуй, ни в одной дворницкой не бывает столько потасовок, сколько их бывало в стенах Академии. На протяжении двух веков государственные деятели, отрешённые от власти, желчные поэты, взбесившиеся от тщеславия, люди, прочитавшие целые библиотеки и напичканные книжной премудростью, приходили сюда в поисках утешения и иллюзорной славы: они яростно доказывали свои мнимые достоинства, но публика оставалась к ним равнодушной. […]

Разумеется, не все писатели так угодливо гнули спину. Люди талантливые сохраняли достоинство и не желали пресмыкаться; однако они составляли редкое исключение, ибо, повторяю, в ту эпоху считалась вполне естественной эта опека над писателями, которых сильные мира сего держали в состоянии зависимости. Вельможи давали деньги, писатели склонялись перед своими благодетелями.

Позднее, во времена Вольтера, нравы уже изменились. Так, мы находим у Вольтера следующие строки, посвященные Менару, ныне забытому сочинителю, родившемуся в 1582 году: «Это один из авторов, который больше всех жаловался на невзгоды, выпадающие на долю таланта. Ему было невдомёк, что успех хорошего произведения - единственная награда, достойная художника, что если государи и министры хотят удостоиться похвалы, вознаграждая писателя за его заслуги, то с его стороны ещё более похвально терпеливо ожидать их милостей, не прося о них; если же стоящий писатель домогается состояния, он должен сколотить его собственными силами».

Мы уже далеко ушли от странного тщеславия Бальзака, который гордился тем, что живет милостями вельможи; однако Вольтер не отказывается от субсидий, он только говорит, что надо спокойно их дожидаться. […]

… можно утверждать, что в ту пору книга и театральная пьеса приносили авторам очень мало, особенно если мы станем сравнивать тогдашние цифры с нынешними. История не сохранила ни одного примера, когда бы гениальный человек обогатился в прошлом благодаря своим произведениям. Отрицали, что Корнель испытывал крайнюю нужду; но, во всяком случае, он перед смертью находился в весьма стесненных обстоятельствах. Расин в последние годы жил, как мелкий буржуа. Мольер только-только зарабатывал себе на жизнь, а ведь он был не просто комический поэт, но и директор труппы, Драматические писатели стали по-настоящему зарабатывать деньги лишь со времени Бомарше. Что же касается романистов, поэтов и историков, то они долго оставались добычей книгопродавцев. Бакюлар д'Арно, о котором я упоминал выше, умер в бедности, а между тем издатели заработали на его произведениях больше миллиона. […]

В прежние века литературное творчество не могло прокормить писателя, поэтому он превращался, в диковинную птицу, и только короли и вельможи позволяли себе роскошь покровительствовать ему. Между покровителем и тем, кому покровительствуют, заключался негласный договор: покровитель станет одевать, кормить и давать приют своёму подопечному или выдавать ему субсидию, а тот взамен будет прославлять и восхвалять его, будет посвящать произведения своему благодетелю, чтобы в потомстве сохранилось его имя и память о его благодеяниях. Впрочем, это входило в круг обязанностей, возлагавшихся монархическим режимом на аристократию: взамен привилегий, какими пользовалась знать, она должна была оказывать помощь тем, кто находился у неё в подчинении, а литература безраздельно принадлежала ей, как земля и сам народ. Тут полновластно царила иерархия, охраняемая воспитанным веками почтением. Если король или вельможа снисходили до фамильярного обращения с каким-нибудь писателем, то это была лишь мимолётная прихоть, ибо никому не могло и в голову прийти поставить на равную ногу, скажем, Людовика XlV и лицедея Мольера. С гением считались лишь постольку, поскольку он способствовал пышности царствования. К тому же, как мы только что видели, пенсион, назначаемый писателю, не только носил характер вспомоществования, не только обеспечивал ему досуг для создания прекрасных произведений; на такую субсидию смотрели как на честь, и её добивались даже писатели, которые от рождения владели состоянием. Было очень лестно находиться   под  покровительством  могущественного вельможи, это упрочивало положение в обществе. Вся духовная жизнь протекала в ту пору в узком кругу высших классов, в салонах и в академиях. Вот почему и укрепился в тогдашней литературе дух, суть которого я определил выше: он был соткан из досуга и пристрастия к риторике, он глубоко чтил условности; он был неотделим от любезности и возвышенности, ибо родился он в кружках знатных дам, рамки его были ограничены академическими диспутами, он послушно следовал правилам и традициям, он питал инстинктивную ненависть к науке - как к врагу, которому предстояло в один прекрасный день разрушить все условные правила и выдвинуть им иа смену новыо принципы. […]

А теперь рассмотрим условия жизни писателя в наши дни. Революция уничтожила все привилегии, она, как молния, испепелила былую иерархию и почтенно к знати. В новом государстве писатель, бесспорно, принадлежит к тому разряду граждан, чье положение коренным образом изменилось. Заметили это не сразу. В правление Наполеона, Людовика XVIII, Карла X все в этой области, казалось, шло по-прежнему; однако мало-помалу обстановка менялась, взаимоотношения писателей и общества стали иными, постепенно возникал новый дух в литературе - его создавали те новые условия, в какие поставило литературу народившееся общество. Всякое социальное движение приводит к движению в духовной жизни общества.

Прежде всего ширится образованность, появляются тысячи новых читателей. Газета проникает всюду. Даже в деревнях покупают книги. За каких-нибудь полстолетия книга из предмета роскоши превращается в предмет широкого спроса. Некогда она стоила очень дорого, а в наши дни даже люди с тощим кошельком могут составить себе небольшую библиотеку. Все это весьма важные факты: с той поры, как народ овладевает грамотой и может покупать книги по доступной цене, размах книжной торговли многократно возрастает, писатель уже добывает себе средства к существованию пером. Итак, покровительство сильных мира сего перестаёт быть необходимостью, теперь больше не принято состоять в прихлебателях, писатель ныне - такой же труженик, как всякий другой, он собственным трудом зарабатывает на жизнь.

Это ещё не всё. Знать была поражена в самое сердце. Канул в прошлое роскошный образ жизни, который она вела, мало-помалу она склоняет голову перед уравнительным духом времени. Она медленно, но неотвратимо приходила в упадок, и это лишало её возможности опекать, как прежде, поэтов и историографов, если бы даже те, как и раньше, вынуждены были просить себе крова и пищи. Нравы изменились, ныне невозможно представить аристократическое семейство из Сен-Жерменского предместья, которое могло бы позволить себе роскошь содержать нового Лафонтена. Таким образом, писатель не только должен зарабатывать на жизнь, обращаясь к читающей публике, но он тщетно стал бы искать сегодня вельможу, который в ответ на посвящённые ему творения назначил бы писателю пенсион.

Давайте рассмотрим, не мешкая, какие формы принял денежный вопрос в нынешней литературе. Журналистика в первую очередь служит для многих источником заработка. Газета - это крупное предприятие, она кормит большое число людей. Молодые писатели, только начинающие свою карьеру, могут сразу найти там хорошо оплачиваемую работу. Видные критики, прославленные романисты, - не считая профессиональных журналистов, многие из которых играли важную роль,- зарабатывают в периодических изданиях солидные суммы. Высокие гонорары стали выплачиваться в прессе не сразу: вначале они были весьма скромными, но постепенно росли и все ещё продолжают расти. Лет двадцать тому назад литераторы, которым сотрудничество в газетах приносило двести франков в месяц, считали, что это огромная удача; в наши дни те же литераторы зарабатывают по тысяче франков и более. Литература постепенно становится очень дорогим товаром, особенно если произведение подписано модным именем. Конечно, газеты не могут предоставить свои столбцы всем новичкам, прибывающим из провинции, но они всё же кормят множество молодых людей; и только сами литераторы виноваты, если в один прекрасный день они не освобождаются от пут журналистики для того, чтобы создавать прекрасные книги. Говорят, что когда журналы и газеты приходят на помощь литературной молодежи, то они же и отупляют её, лишают возможности создавать великие творения. В этом вопросе надо ещё разобраться. А пока что я только указываю на те возможности, которые создал наш век для писателей, живущих своим пером.

 

Продолжение »